О факторах успеха и везения Сергей Лазарев рассказал при личной беседе газете "Моя семья" в одном из модных кафе за необычным завтраком.
– Что это – каша? Диета?
– Да нет. Просто захотелось каши с утра. У меня ведь сейчас утро. Я прилетел в двенадцать с «Новой волны» и ничего не ел, для меня сегодня это первая еда – так что завтрак. Ранний самолёт из Риги, а потом интервью, интервью…
– Завтрак – вечером, сразу с самолёта – на интервью. Не тяжело?
– А как по-другому? Наоборот, хорошо, что у публики есть интерес, что у тебя хотят взять интервью, узнать о тебе что-то новое. Правда, иногда просто заканчивается словарный запас. Начинаешь повторяться, одну и ту же историю рассказываешь двадцать два раза. Чувствуешь себя попугаем. Ну и с графиком, конечно, сложно справляться. Однако такова работа. Ради этого всё когда-то и начиналось.
Ради этого всё когда-то и начиналось
– А как оно начиналось? Говорят, многие вундеркинды потом жалеют, что у них не было нормального детства – а только музыка или спорт…
– У меня с девяти лет вся жизнь расписана. И поэтому я совершенно естественно и сейчас живу по графику. А если бы я тогда шатался по улицам и ничего не делал, сегодня всё сложилось бы по-другому. То, что детство у меня было такое серьёзное, можно сказать, взрослое, – это тоже неплохо. Я и сейчас ко всему ответственно отношусь. И ко мне относятся с уважением. Ведь к большинству людей такой успех не приходит даже за целую жизнь. О наградах и премиях они только мечтают. А я в двадцать пять лет уже всё это имею. У меня есть коллектив музыкантов и балет, есть расписанный гастрольный график, своя концертная программа, и всё это я сделал своими руками.
– Кто способствовал твоему выбору профессии? И кто привил целеустремлённость? Ребёнок ведь не может взять и родиться дисциплинированным. Наверное, родители виноваты. У тебя в семье была суровая дисциплина?
– Нет.
– А как тогда?
– Не знаю. Видимо, ребёнок всё-таки может родиться сразу дисциплинированным. (Смеётся.) Меня воспитывали очень спокойно. Говорили, что надо помогать маме… Мама очень рано осталась одна с нами, мы росли без отца, и это обстоятельство не могло на нас не повлиять. Мы с братом были единственными мужчинами в семье, поэтому, наверное, и стали ответственными очень рано. Понимали, что если не поможем маме – никто не поможет. Я из простой семьи, безо всяких особняков и прочих излишеств, у нас была обычная «хрущёвка». Детство пришлось на перестройку, так что мы не очень легко жили, мама работала на нескольких работах. А что касается моих якобы лидерских качеств – они, наверное, благодаря спортивной гимнастике. Мама отдала меня в секцию с пяти лет. Соревнования, занятия, постоянные нагрузки закаляют ребёнка. Потом меня отдали в детский ансамбль имени Локтева, где танцевал брат. Он танцевал – а меня взяли петь, потому что голос хороший. В общем, с этого всё и началось.
– Как мама оценивала твои достижения и оценивает сейчас?
– Всегда поддерживала. Помогала и делала всё, чтобы мы никогда не чувствовали нужды.
– А первые заработанные деньги помнишь?
– Ну, первые заработанные деньги тратились на дурацкие подарки и прочую ерунду. Помню, в ансамбле «Непоседы» мы заработали какие-то рубли за участие в детских новогодних концертах, и я тогда купил семье ненужные подарки. Но зато купил всем! Тёте – кулинарную книгу, бабушке – кремы для рук в железных тюбиках, маме – какие-то недорогие духи. Я очень старался, ходил, выбирал. Всё подсчитывал, чтобы мне хватило, ой, это было очень смешно. Я всегда в этом плане был очень конкретным. Если надо было купить овощи – пробегусь по всему рынку, узнаю, у кого дешевле помидоры, и куплю там.
– Ничего себе.
– Да. Всё в дом, всё в семью. Я следил, чтобы лишней копейки не потратить.
– А сегодня это качество сохранилось?
– Ну, нет. Конечно, в подсознании осталось, но сейчас я могу себе позволить гораздо больше. И не искать самые дешёвые овощи. Но всё равно трачу деньги с умом. Не могу кидаться деньгами, потому что я их сам зарабатываю и знаю, как тяжело они достаются.
– А маме сегодня помогаешь?
– Да, конечно. Мама временно не работает, и я стараюсь ей помогать.
– Получается такая картина: дисциплинированный, ответственный, помогает маме. Это вызывает уважение, тем более что сегодня молодые люди обычно такими качествами не обладают.
– Ну да, сейчас много пофигистов.
– А всё-таки, если прокрутить время назад, ты бы что-нибудь изменил?
– У меня в жизни все события цепляются друг за дружку. Вот убери одно звено – и что-то не срастётся. Если бы не было ансамбля имени Локтева, не было театра Покровского – то не пошёл бы в «Непоседы». А не пошёл бы в «Непоседы» – не было бы «Смэш», а значит, не было бы меня такого, как сейчас. В «Непоседах», к тому же, состоялась моя первая актёрская работа – я снимался в «Ералаше». Без этого я бы даже не подумал о поступлении в театральный вуз. Именно руководитель «Непосед» направил меня в нужную сторону – на актёрский факультет.
– Говорят, люди, которые в детстве вели себя очень сдержанно, в зрелом возрасте иногда взрываются как бомба. Им неожиданно хочется совершить какое-то безумство. Так сразу – бац!..
– Бац! Вот именно! У меня тоже такое происходит! Но я всё-таки стараюсь это делать не на людях. И соглашусь, это тяжело – с детства находиться в каких-то рамках. Не успеваешь нагуляться, не можешь позволить себе совершить какую-нибудь глупость… А во взрослом возрасте это сделать ещё тяжелее – потому что нельзя сослаться на молодость и таким образом уйти от ответственности. Поэтому у некоторых персонажей, вроде Бритни Спирс, происходят некие сдвиги. Здесь ещё играет свою роль груз популярности. Создаётся иллюзия, будто ты уже всё в своей жизни сделал. Есть такая опасность, поэтому иногда нужно хулиганить, бить тарелки, разряжаться. Хотя бы колотить грушу в спортзале.
– А что лично тебя разряжает?
– (Задумался.) Я в спортзал хожу! В принципе, я достаточно тяжёлый человек, от меня страдают близкие. Потому что именно на них я срываюсь, даже если они не виноваты. Просто у меня капает, капает, а потом – последняя капля, и меня взрывает. Я вспыльчивый человек, я Овен, я баран! (Смеётся.)
– По тебе не скажешь.
– Потому что умею на людях держать себя в руках. А дома, в кругу семьи, могу психануть, могу накричать. Так что они уже не реагируют. Думают: поорёт, поорёт и успокоится!
– То есть отходишь быстро?
– Да, очень. Иногда сразу. Я не умею держать обиду. Не могу долго обижаться.
– А что тебя может вывести из себя?
– Я очень не люблю неуважение к чужому труду, неуважение лично к моему труду. Не люблю, когда некомпетентные люди принимают решения. И ненавижу пофигизм. Потому что пофигизм в нашей профессии – это ужасно. Наплевательское отношение к зрителю. Ещё ненавижу, когда люди пытаются на каждой мелочи сэкономить в ущерб качеству.
– Ты же говорил, что любишь тратить деньги с умом.
– Это не значит, что экономлю на всём. Я трачу колоссальные деньги на производство своего музыкального материала, потому что у меня высокие цели и серьёзные амбиции. Я понимаю, что дёшево не отделаюсь.
– У тебя песни в основном на английском языке. Знаю, что ты ориентируешься на Запад. А зачем он тебе нужен?
– Западный рынок совершенно другой. Гораздо более высокий уровень, чего греха таить. У нас всё-таки шоу-бизнес довольно провинциален. А там – больше уважения к артистам, более масштабные концертные программы, больше денег вкладывается в музыку. Там люди быстрее воспринимают новое звучание, а у нас – пока до регионов дойдёт!
– И сейчас, я так понимаю, идёт активная работа…
– Что касается продвижения на Запад, полтора года назад мы потихоньку начали работу. Понятное дело, сидя в России, завоевать чужой рынок невозможно, но мы записали один клубный сингл, затем второй, потом выпустили клип. Приезжали мои друзья, говорили, что видели его на западном телевидении. Я сам ездил в Англию, нашёл свой диск в музыкальных магазинах. То есть небольшой шаг сделан. Моя песня даже доходила до десятого места в хит-параде. А с сентября я начинаю писать в Англии свой третий альбом. Спешить не надо, ошибиться всегда успеешь. Лучше всё просчитать и сделать мощный выстрел.
– Песни будут без балалаек?
– Точно без балалаек, потому что это уже пошлость. Да и балалайка – это уже давно не Россия, во всяком случае, не современная Россия.
– Какая награда для тебя самая почётная?
– «Грэмми».
– А чьё мнение самое важное?
– Честно? Всегда моё собственное. Даже мнение мамы – оно, безусловно, важное, но далеко не решающее.
– То есть она не может на тебя повлиять?
– В творчестве – точно нет. В жизни ещё может как-то «капать на мозги» – если долго капать, может быть, что-то получится. А в творческом плане я самостоятельный, мне не нужна ничья оценка.
– В одном из интервью ты сказал, что легко переносишь одиночество. Это по-прежнему так?
– Да. Спокойно переношу одиночество, более того, я его хочу. Сейчас еду на несколько дней в Италию, чтобы побыть одному.
– Ты самокритичный человек?
– Очень. Я истерично не переношу недочёты в работе. И так тяжело найти человека, который слышит так же, как ты. Порой даже музыкантам объяснить не можешь, что тебе не нравится, потому что это чисто подсознательные ощущения. Начинаешь объяснять, люди не понимают – и я раздражаюсь.
– Ты требователен к людям?
– В принципе, да. Правда, по отношению к людям нет такого сверхмаксимализма, как по отношению к себе. Но вообще, со мной сложно, я жёсткий человек, у меня серьёзные требования. При этом открыт для близких. И стараюсь много давать близким и друзьям, мой коллектив – это все мои друзья. Мой ближний круг. Однако когда садятся на шею, конечно, обидно. Просто иногда люди меня предают. И всё – у меня срабатывает «железный занавес». Он закрывается и больше никогда не откроется. Я прощаю человека, но он перестаёт для меня существовать.
– Злопамятный, однако.
– Ну да, я помню зло, но не раздуваю из этого скандала. И не мщу в ответ.
– А со второй половинкой как? Одно время ты говорил, что очень влюбчивый.
– Это до сих пор так. Влюблённость – вообще отличное состояние. Даже любовь не такое яркое чувство. Мне кажется, влюблённость более непредсказуемая, живая! А любовь – скорее ровное чувство.
– А испытывал ли когда-нибудь это чувство любви?
– Ну, судя по тому, что я до сих пор влюбляюсь… (Смеётся.)
– Но всё-таки рано или поздно встанет вопрос семьи?
– Не встанет вопрос. Просто это произойдёт само собой. Но при этом мужчина не может отказаться от карьеры. Он – кормилец в семье. Это женщина может себе сказать: у меня ребёнок, поэтому какое-то время не буду работать. А у мужчины так вопрос не стоит, он должен работать и зарабатывать, чтобы жена рожала детей и ни в чём себе не отказывала.
– Патриархальная позиция.
– Я же не говорю, что она должна будет сидеть дома всю жизнь. Родит детей, воспитает – и может идти работать. Это уже как угодно.
– А как свою будущую семью представляешь?
– Загородный дом, камин. Буду сидеть в вязаном свитере с чашкой чая вместе с женой, а вокруг будут бегать маленькие детишки, тоже в вязаных носочках, по деревянному полу. Вот приблизительно так. (Смеётся.)
– Может ли так случиться, что в какой-то момент ты перестанешь заниматься музыкой?
– Надеюсь, что нет. Я всегда буду заниматься музыкой. Просто в какой-то момент мои альбомы достигнут миллионных тиражей во всём мире, и я смогу сидеть, ничего не делать, а мне будут капать дивиденды. А я только буду планировать очередной тур! (Смеётся.)
– То есть ты не планируешь изменений.
– Я уже изменился. Например, то, как сейчас выгляжу, – это прогресс. Не то что два года назад. Тогда я был мальчиком-попрыгайчиком. Сейчас как-то переформатируюсь в другой образ. Мне двадцать пять, я делаю одно, а когда станет тридцать, буду делать что-то другое. Но всё равно это будет связано с музыкой. Я ничем больше заниматься не умею.
– А страшные истории о том, что шоу-бизнес жестокий, – это правда?
– Абсолютно верно. Это действительно очень тяжёлый бизнес, в котором все конкуренты. Каждый хочет удержать свой успех любыми средствами. Из-за этого очень часто встречаются подлость и предательство. И дружбы нет. Но не потому, что все люди там сволочи, а потому что у каждого свой график, невозможно дружить ни с кем, кроме своей команды. С ними видишься чаще всего, и вот эти люди становятся твоей семьёй. С ними есть о чём поговорить. А артист с артистом может поделиться лишь последними сплетнями друг о друге. Это не дружба.
– Вариант долгосрочного дуэта с кем-нибудь ты рассматриваешь?
– Одноразовый, однопесенный – да. А так – нет. Это мне больше неинтересно.
– Вот говорят: художника обидеть может каждый…
– Да, да! И художника, и певца! Легко. Всегда найдётся куча людей, которые хотят тебя унизить, «опустить» и разуверить тебя в твоём таланте. Мне тоже некоторые говорят, что я не умею петь и вообще всё, что делаю, – полная фигня.
– Да ладно! И как ты к такой критике относишься?
– Неприятно. Это запишется внутри. Но глубоко в душе оно оседает только в том случае, если я сам чувствую какую-то шероховатость. И вот когда мне на это указывают – тогда срабатывает. А если просто скажут: Лазарев, ты петь не умеешь, – я посмотрю на них и скажу: спасибо, до свидания. И не буду в этом копаться, потому что сам знаю: я поющий человек, все свои концерты даю «живьём». Да, по сравнению с Хворостовским я пою, конечно, плоховато. Но у нас разные задачи, техники и аудитория.
– У тебя случались на сцене экстремальные ситуации?
– Да, была засада. Когда поскальзываешься или нога застревает между софитами, и ты поёшь с одной ногой зафиксированной. Помню, тогда чуть не рухнул в оркестровую яму. И по пению реально было слышно, когда меня качнуло. А-а-а! Было смешно. Но по-крупному ничто ни на кого не падало, не загоралось. Потому что мои концерты очень хорошо организованы. (Смеётся.) С расстёгнутой ширинкой тоже не выступал.
– А как же самые экстремальные шоу – «Танцы на льду», цирк?
– Первый съёмочный день на льду. Готовимся целый месяц. Катаемся, катаемся. И я в первом шоу в конце номера сажусь на шпагат. Задумка такая.
– Чья такая весёлая задумка?
– Моя. Решил выпендриться. И вот съёмки – совершенно муторный процесс. Пока всех дождёшься, разогреваешь мышцы, но на льду они всё равно быстро «застывают». В результате конёк как-то неловко воткнулся, и я получил растяжение задних ягодичных мышц. В течение следующих двух недель не мог сам себе даже завязать шнурки на ботинках, а на коньках мне партнёрша завязывала. При этом мы продолжали кататься. От нас требовали всяких поддержек, сложных элементов… Я всё проделывал с дикой болью! А вторую ногу потянул в проекте «Цирк со звёздами». Когда на репетицию пришёл мой любимый спортсмен Алексей Немов, я как раз на кольцах висел. Думаю: Немов стоит! Я с ним знаком, конечно, но хотел показать, что умею делать. Ну и загнулся без растяжки неудачно. Вторую ногу потянул. А к концу проекта болело уже всё. И если обычные люди мажутся после душа кремом для тела, то я мазал по всему периметру вольтареном и другими кремами от мышечной боли. Ну да, с проекта тогда все ушли с травмами.
– Талисманы у тебя есть?
– Нет. Есть крестик. И примет нет особых. Просто собираемся всем коллективом перед каждым концертом: один за всех и все за одного! Чтобы просто почувствовать энергетику друг друга. И соединиться всей командой перед выступлением. Такая традиция.
– Что это – каша? Диета?
– Да нет. Просто захотелось каши с утра. У меня ведь сейчас утро. Я прилетел в двенадцать с «Новой волны» и ничего не ел, для меня сегодня это первая еда – так что завтрак. Ранний самолёт из Риги, а потом интервью, интервью…
– Завтрак – вечером, сразу с самолёта – на интервью. Не тяжело?
– А как по-другому? Наоборот, хорошо, что у публики есть интерес, что у тебя хотят взять интервью, узнать о тебе что-то новое. Правда, иногда просто заканчивается словарный запас. Начинаешь повторяться, одну и ту же историю рассказываешь двадцать два раза. Чувствуешь себя попугаем. Ну и с графиком, конечно, сложно справляться. Однако такова работа. Ради этого всё когда-то и начиналось.
Ради этого всё когда-то и начиналось
– А как оно начиналось? Говорят, многие вундеркинды потом жалеют, что у них не было нормального детства – а только музыка или спорт…
– У меня с девяти лет вся жизнь расписана. И поэтому я совершенно естественно и сейчас живу по графику. А если бы я тогда шатался по улицам и ничего не делал, сегодня всё сложилось бы по-другому. То, что детство у меня было такое серьёзное, можно сказать, взрослое, – это тоже неплохо. Я и сейчас ко всему ответственно отношусь. И ко мне относятся с уважением. Ведь к большинству людей такой успех не приходит даже за целую жизнь. О наградах и премиях они только мечтают. А я в двадцать пять лет уже всё это имею. У меня есть коллектив музыкантов и балет, есть расписанный гастрольный график, своя концертная программа, и всё это я сделал своими руками.
– Кто способствовал твоему выбору профессии? И кто привил целеустремлённость? Ребёнок ведь не может взять и родиться дисциплинированным. Наверное, родители виноваты. У тебя в семье была суровая дисциплина?
– Нет.
– А как тогда?
– Не знаю. Видимо, ребёнок всё-таки может родиться сразу дисциплинированным. (Смеётся.) Меня воспитывали очень спокойно. Говорили, что надо помогать маме… Мама очень рано осталась одна с нами, мы росли без отца, и это обстоятельство не могло на нас не повлиять. Мы с братом были единственными мужчинами в семье, поэтому, наверное, и стали ответственными очень рано. Понимали, что если не поможем маме – никто не поможет. Я из простой семьи, безо всяких особняков и прочих излишеств, у нас была обычная «хрущёвка». Детство пришлось на перестройку, так что мы не очень легко жили, мама работала на нескольких работах. А что касается моих якобы лидерских качеств – они, наверное, благодаря спортивной гимнастике. Мама отдала меня в секцию с пяти лет. Соревнования, занятия, постоянные нагрузки закаляют ребёнка. Потом меня отдали в детский ансамбль имени Локтева, где танцевал брат. Он танцевал – а меня взяли петь, потому что голос хороший. В общем, с этого всё и началось.
– Как мама оценивала твои достижения и оценивает сейчас?
– Всегда поддерживала. Помогала и делала всё, чтобы мы никогда не чувствовали нужды.
– А первые заработанные деньги помнишь?
– Ну, первые заработанные деньги тратились на дурацкие подарки и прочую ерунду. Помню, в ансамбле «Непоседы» мы заработали какие-то рубли за участие в детских новогодних концертах, и я тогда купил семье ненужные подарки. Но зато купил всем! Тёте – кулинарную книгу, бабушке – кремы для рук в железных тюбиках, маме – какие-то недорогие духи. Я очень старался, ходил, выбирал. Всё подсчитывал, чтобы мне хватило, ой, это было очень смешно. Я всегда в этом плане был очень конкретным. Если надо было купить овощи – пробегусь по всему рынку, узнаю, у кого дешевле помидоры, и куплю там.
– Ничего себе.
– Да. Всё в дом, всё в семью. Я следил, чтобы лишней копейки не потратить.
– А сегодня это качество сохранилось?
– Ну, нет. Конечно, в подсознании осталось, но сейчас я могу себе позволить гораздо больше. И не искать самые дешёвые овощи. Но всё равно трачу деньги с умом. Не могу кидаться деньгами, потому что я их сам зарабатываю и знаю, как тяжело они достаются.
– А маме сегодня помогаешь?
– Да, конечно. Мама временно не работает, и я стараюсь ей помогать.
– Получается такая картина: дисциплинированный, ответственный, помогает маме. Это вызывает уважение, тем более что сегодня молодые люди обычно такими качествами не обладают.
– Ну да, сейчас много пофигистов.
– А всё-таки, если прокрутить время назад, ты бы что-нибудь изменил?
– У меня в жизни все события цепляются друг за дружку. Вот убери одно звено – и что-то не срастётся. Если бы не было ансамбля имени Локтева, не было театра Покровского – то не пошёл бы в «Непоседы». А не пошёл бы в «Непоседы» – не было бы «Смэш», а значит, не было бы меня такого, как сейчас. В «Непоседах», к тому же, состоялась моя первая актёрская работа – я снимался в «Ералаше». Без этого я бы даже не подумал о поступлении в театральный вуз. Именно руководитель «Непосед» направил меня в нужную сторону – на актёрский факультет.
– Говорят, люди, которые в детстве вели себя очень сдержанно, в зрелом возрасте иногда взрываются как бомба. Им неожиданно хочется совершить какое-то безумство. Так сразу – бац!..
– Бац! Вот именно! У меня тоже такое происходит! Но я всё-таки стараюсь это делать не на людях. И соглашусь, это тяжело – с детства находиться в каких-то рамках. Не успеваешь нагуляться, не можешь позволить себе совершить какую-нибудь глупость… А во взрослом возрасте это сделать ещё тяжелее – потому что нельзя сослаться на молодость и таким образом уйти от ответственности. Поэтому у некоторых персонажей, вроде Бритни Спирс, происходят некие сдвиги. Здесь ещё играет свою роль груз популярности. Создаётся иллюзия, будто ты уже всё в своей жизни сделал. Есть такая опасность, поэтому иногда нужно хулиганить, бить тарелки, разряжаться. Хотя бы колотить грушу в спортзале.
– А что лично тебя разряжает?
– (Задумался.) Я в спортзал хожу! В принципе, я достаточно тяжёлый человек, от меня страдают близкие. Потому что именно на них я срываюсь, даже если они не виноваты. Просто у меня капает, капает, а потом – последняя капля, и меня взрывает. Я вспыльчивый человек, я Овен, я баран! (Смеётся.)
– По тебе не скажешь.
– Потому что умею на людях держать себя в руках. А дома, в кругу семьи, могу психануть, могу накричать. Так что они уже не реагируют. Думают: поорёт, поорёт и успокоится!
– То есть отходишь быстро?
– Да, очень. Иногда сразу. Я не умею держать обиду. Не могу долго обижаться.
– А что тебя может вывести из себя?
– Я очень не люблю неуважение к чужому труду, неуважение лично к моему труду. Не люблю, когда некомпетентные люди принимают решения. И ненавижу пофигизм. Потому что пофигизм в нашей профессии – это ужасно. Наплевательское отношение к зрителю. Ещё ненавижу, когда люди пытаются на каждой мелочи сэкономить в ущерб качеству.
– Ты же говорил, что любишь тратить деньги с умом.
– Это не значит, что экономлю на всём. Я трачу колоссальные деньги на производство своего музыкального материала, потому что у меня высокие цели и серьёзные амбиции. Я понимаю, что дёшево не отделаюсь.
– У тебя песни в основном на английском языке. Знаю, что ты ориентируешься на Запад. А зачем он тебе нужен?
– Западный рынок совершенно другой. Гораздо более высокий уровень, чего греха таить. У нас всё-таки шоу-бизнес довольно провинциален. А там – больше уважения к артистам, более масштабные концертные программы, больше денег вкладывается в музыку. Там люди быстрее воспринимают новое звучание, а у нас – пока до регионов дойдёт!
– И сейчас, я так понимаю, идёт активная работа…
– Что касается продвижения на Запад, полтора года назад мы потихоньку начали работу. Понятное дело, сидя в России, завоевать чужой рынок невозможно, но мы записали один клубный сингл, затем второй, потом выпустили клип. Приезжали мои друзья, говорили, что видели его на западном телевидении. Я сам ездил в Англию, нашёл свой диск в музыкальных магазинах. То есть небольшой шаг сделан. Моя песня даже доходила до десятого места в хит-параде. А с сентября я начинаю писать в Англии свой третий альбом. Спешить не надо, ошибиться всегда успеешь. Лучше всё просчитать и сделать мощный выстрел.
– Песни будут без балалаек?
– Точно без балалаек, потому что это уже пошлость. Да и балалайка – это уже давно не Россия, во всяком случае, не современная Россия.
– Какая награда для тебя самая почётная?
– «Грэмми».
– А чьё мнение самое важное?
– Честно? Всегда моё собственное. Даже мнение мамы – оно, безусловно, важное, но далеко не решающее.
– То есть она не может на тебя повлиять?
– В творчестве – точно нет. В жизни ещё может как-то «капать на мозги» – если долго капать, может быть, что-то получится. А в творческом плане я самостоятельный, мне не нужна ничья оценка.
– В одном из интервью ты сказал, что легко переносишь одиночество. Это по-прежнему так?
– Да. Спокойно переношу одиночество, более того, я его хочу. Сейчас еду на несколько дней в Италию, чтобы побыть одному.
– Ты самокритичный человек?
– Очень. Я истерично не переношу недочёты в работе. И так тяжело найти человека, который слышит так же, как ты. Порой даже музыкантам объяснить не можешь, что тебе не нравится, потому что это чисто подсознательные ощущения. Начинаешь объяснять, люди не понимают – и я раздражаюсь.
– Ты требователен к людям?
– В принципе, да. Правда, по отношению к людям нет такого сверхмаксимализма, как по отношению к себе. Но вообще, со мной сложно, я жёсткий человек, у меня серьёзные требования. При этом открыт для близких. И стараюсь много давать близким и друзьям, мой коллектив – это все мои друзья. Мой ближний круг. Однако когда садятся на шею, конечно, обидно. Просто иногда люди меня предают. И всё – у меня срабатывает «железный занавес». Он закрывается и больше никогда не откроется. Я прощаю человека, но он перестаёт для меня существовать.
– Злопамятный, однако.
– Ну да, я помню зло, но не раздуваю из этого скандала. И не мщу в ответ.
– А со второй половинкой как? Одно время ты говорил, что очень влюбчивый.
– Это до сих пор так. Влюблённость – вообще отличное состояние. Даже любовь не такое яркое чувство. Мне кажется, влюблённость более непредсказуемая, живая! А любовь – скорее ровное чувство.
– А испытывал ли когда-нибудь это чувство любви?
– Ну, судя по тому, что я до сих пор влюбляюсь… (Смеётся.)
– Но всё-таки рано или поздно встанет вопрос семьи?
– Не встанет вопрос. Просто это произойдёт само собой. Но при этом мужчина не может отказаться от карьеры. Он – кормилец в семье. Это женщина может себе сказать: у меня ребёнок, поэтому какое-то время не буду работать. А у мужчины так вопрос не стоит, он должен работать и зарабатывать, чтобы жена рожала детей и ни в чём себе не отказывала.
– Патриархальная позиция.
– Я же не говорю, что она должна будет сидеть дома всю жизнь. Родит детей, воспитает – и может идти работать. Это уже как угодно.
– А как свою будущую семью представляешь?
– Загородный дом, камин. Буду сидеть в вязаном свитере с чашкой чая вместе с женой, а вокруг будут бегать маленькие детишки, тоже в вязаных носочках, по деревянному полу. Вот приблизительно так. (Смеётся.)
– Может ли так случиться, что в какой-то момент ты перестанешь заниматься музыкой?
– Надеюсь, что нет. Я всегда буду заниматься музыкой. Просто в какой-то момент мои альбомы достигнут миллионных тиражей во всём мире, и я смогу сидеть, ничего не делать, а мне будут капать дивиденды. А я только буду планировать очередной тур! (Смеётся.)
– То есть ты не планируешь изменений.
– Я уже изменился. Например, то, как сейчас выгляжу, – это прогресс. Не то что два года назад. Тогда я был мальчиком-попрыгайчиком. Сейчас как-то переформатируюсь в другой образ. Мне двадцать пять, я делаю одно, а когда станет тридцать, буду делать что-то другое. Но всё равно это будет связано с музыкой. Я ничем больше заниматься не умею.
– А страшные истории о том, что шоу-бизнес жестокий, – это правда?
– Абсолютно верно. Это действительно очень тяжёлый бизнес, в котором все конкуренты. Каждый хочет удержать свой успех любыми средствами. Из-за этого очень часто встречаются подлость и предательство. И дружбы нет. Но не потому, что все люди там сволочи, а потому что у каждого свой график, невозможно дружить ни с кем, кроме своей команды. С ними видишься чаще всего, и вот эти люди становятся твоей семьёй. С ними есть о чём поговорить. А артист с артистом может поделиться лишь последними сплетнями друг о друге. Это не дружба.
– Вариант долгосрочного дуэта с кем-нибудь ты рассматриваешь?
– Одноразовый, однопесенный – да. А так – нет. Это мне больше неинтересно.
– Вот говорят: художника обидеть может каждый…
– Да, да! И художника, и певца! Легко. Всегда найдётся куча людей, которые хотят тебя унизить, «опустить» и разуверить тебя в твоём таланте. Мне тоже некоторые говорят, что я не умею петь и вообще всё, что делаю, – полная фигня.
– Да ладно! И как ты к такой критике относишься?
– Неприятно. Это запишется внутри. Но глубоко в душе оно оседает только в том случае, если я сам чувствую какую-то шероховатость. И вот когда мне на это указывают – тогда срабатывает. А если просто скажут: Лазарев, ты петь не умеешь, – я посмотрю на них и скажу: спасибо, до свидания. И не буду в этом копаться, потому что сам знаю: я поющий человек, все свои концерты даю «живьём». Да, по сравнению с Хворостовским я пою, конечно, плоховато. Но у нас разные задачи, техники и аудитория.
– У тебя случались на сцене экстремальные ситуации?
– Да, была засада. Когда поскальзываешься или нога застревает между софитами, и ты поёшь с одной ногой зафиксированной. Помню, тогда чуть не рухнул в оркестровую яму. И по пению реально было слышно, когда меня качнуло. А-а-а! Было смешно. Но по-крупному ничто ни на кого не падало, не загоралось. Потому что мои концерты очень хорошо организованы. (Смеётся.) С расстёгнутой ширинкой тоже не выступал.
– А как же самые экстремальные шоу – «Танцы на льду», цирк?
– Первый съёмочный день на льду. Готовимся целый месяц. Катаемся, катаемся. И я в первом шоу в конце номера сажусь на шпагат. Задумка такая.
– Чья такая весёлая задумка?
– Моя. Решил выпендриться. И вот съёмки – совершенно муторный процесс. Пока всех дождёшься, разогреваешь мышцы, но на льду они всё равно быстро «застывают». В результате конёк как-то неловко воткнулся, и я получил растяжение задних ягодичных мышц. В течение следующих двух недель не мог сам себе даже завязать шнурки на ботинках, а на коньках мне партнёрша завязывала. При этом мы продолжали кататься. От нас требовали всяких поддержек, сложных элементов… Я всё проделывал с дикой болью! А вторую ногу потянул в проекте «Цирк со звёздами». Когда на репетицию пришёл мой любимый спортсмен Алексей Немов, я как раз на кольцах висел. Думаю: Немов стоит! Я с ним знаком, конечно, но хотел показать, что умею делать. Ну и загнулся без растяжки неудачно. Вторую ногу потянул. А к концу проекта болело уже всё. И если обычные люди мажутся после душа кремом для тела, то я мазал по всему периметру вольтареном и другими кремами от мышечной боли. Ну да, с проекта тогда все ушли с травмами.
– Талисманы у тебя есть?
– Нет. Есть крестик. И примет нет особых. Просто собираемся всем коллективом перед каждым концертом: один за всех и все за одного! Чтобы просто почувствовать энергетику друг друга. И соединиться всей командой перед выступлением. Такая традиция.
Комменты