Отсут­ствие в формулировке его должности поста главного дирижёра объясняется чисто канцелярскими деталями в контрактах оркестров, которыми В. Петрен­ко будет руководить параллельно с Госоркестром России. Это Королевский филармонический оркестр (Великобритания) и Молодёжный оркестр Евро­пейского союза.

Василий Петренко и Госоркестр России имени Е.Ф. Светланова

- Как получилось, что вы стали профессиональным му­зыкантом, родившись в семье, в которой профессиональных музыкан­тов не было?

- Профессиональных музыкантов в семье действительно не было, но музыку в ней любили. По развитию я был довольно ранним ребёнком: читать начал в два года, считать и играть в шахматы – в четыре. Мы жили в северном районе Ленинграда – довольно простом и не самом благополучном для воспитания молодёжи. И мама искала возможности вы­вести меня из-под влияния улицы и поместить в атмосферу близких мне по уровню развития детей.

В четырёхлетнем возрасте она повела меня в хор местного Дома пио­неров, но хормейстер, прослушав меня, не обнаружила ни слуха, ни голоса. Тем не менее мама не сдавалась, и в шесть лет отвела меня на конкурс в хо­ровое училище при Государственной капелле им. М. И. Глинки. Как ни стран­но, но меня приняли, несмотря на то, что конкурс был очень большой: 450 человек на 25 мест. Одновременно со мной в училище занимались многие успешные музыканты – певцы и дирижёры. Даниил Штода, Александр Тимченко, Сергей Скороходов, Дмитрий Воропаев, Денис Седов, Владимир Тюльпанов, Михаил Пабузин, Игорь Манашеров, Алим Шахмаметьев, Станислав Кочановский, Антон Максимов учились вместе со мной, в одном или соседних классах.

Мама преподавала в Институте советской торговли, но в детстве, как и многие девочки из интеллигентных семей, закончила детскую музыкальную школу-семилетку. Потом она не пела и не играла.

Папа по образованию - инженер. В шестидесятые годы его сверстники-самоучки начали собираться в группы и играть джаз. В одну из таких групп попал и отец. Среди них был только один чело­век с консерваторским образованием — Григорий Клеймиц. Отец стал играть в этой группе на контрабасе. Репертуар они подбирали по слуху и пытались копировать игру Дюка Эллингтона, Кола Портера и многих других джазменов. Позднее, составив джаз-бэнд Канунникова и выиграв какой-то конкурс, стали участвовать в культурной программе сопровождающими крупные океанские лайнеры, ходившие с круизами вдоль берегов Европы и Америки (Первой ласточкой, раздвинувшей летом и осенью 1956 года щёлку в «железном занавесе», отделявшем СССР от всего прочего мира, стал теплоход «Победа», совершивший в первую навигацию три рейса по маршруту Одесса – Ленинград с заходом в порты Болгарии, Греции, Ита­лии, Франции, Нидерландов и Швеции. Теплоход «Победа» за один рейс мог вместить 423 пассажира, среди которых были известные писатели, ак­тёры и деятели науки и культуры, размещённые в каютах второго и тре­тьего классов. Среди них я запомнил писателей Константина Паустовско­го и Виктора Некрасова, автора одной из лучших повестей о Великой Отечественной войне «В окопах Сталинграда». В журнале «Новый мир» он опубликовал свои заметки об этом путешествии, которые подверглись жёсткой критике в одной из центральных советских газет в фельетоне «Турист с тросточкой». Позже В. Некрасов стал известным диссидентом, написал несколько наиболее правдивых книг о войне. Этот период совет­ской истории называется «Оттепель» по одноимённому роману Ильи Эренбурга. Первым классом плыли заместители министров и другая пар­тийно-хозяйственная номенклатура, отличавшаяся особой спесью, кото­рая перекликалась с ярко выраженным гуманитарным невежеством большинства из них. - В. О.).

Таким образом отец побывал почти во всех крупных портовых городах мира, а когда группа распалась, стал играть на бас-гитаре в ресторанах, где и проработал до пенсии. Сейчас ему 84 года, он жив и здоров. Как-то, когда я учился в классе пятом или шестом, отец попросил меня записать какую-то песню. Когда я принёс ему ноты, он глянул и спросил: «А это что такое?» Ему нужно, чтобы словами было написано, допустим, аккорд ре минор, или фа-диез мажор. Лады он знал.

- Как вы пережили возрастную ломку голоса?

- Довольно легко и спокойно. В конце 80-х — начале 90-х, когда окончательно рухнул «железный занавес», за границей хор мальчиков моего училища пользовался большим успехом, был востребован и много гастролировал по всему свету. И нам за это платили – хоть и копейки, но всё равно эти копейки были больше, чем родительская зарплата. Поэтому я очень дорожил этими гастролями. Я сумел на некоторое время отодвинуть мутацию, и она прошла у меня быстрее, чем у других моих сверстников – за шесть-семь месяцев, и я смог уже в другом качестве вернуться в хор. Мы были заняты делом, и нам некогда было переживать из-за пубертата.

- Как вы освоили фортепиано?

- Старался побольше играть, аккомпанировал на втором рояле оркестровые партии. Директором нашего училища с 1988 по 2012 год был Сергей Юрьевич Дзевановский (светлая ему память), он же являлся и моим педагогом по фортепиано. Совмещая обе должности, часто он начинал урок, а потом отлучался из класса "по неотложным делам", иногда на час или два. Я дол­жен был сидеть в классе, ожидая его прихода в любой момент, и у меня не было выбора, кроме как заниматься ещё и ещё... К 15 годам я уже отчётливо осознал себя как хоровой, а потом и симфонический дирижёр. Дело в том, что вместе с Советским Союзом развалилась и хоровая империя. В СССР было около 350 хоров, которые содержало государство. Сей­час такие хоры с классическим репертуаром сохранились только в столицах и очень крупных городах. Многие из профессиональных хористов были вынуждены уйти работать в церковь. Кафедры же хорового дирижирования продолжали выпускать около 20 хоровых дирижёров в год. Из их числа рань­ше пополнялся штат хормейстеров, ушедших на пенсию, в декрет и др. А сегодня им просто негде работать. Осознав это, я стал ориентироваться на симфоническое дирижирование. В США есть профессиональные хормейстеры, в Германии и в Австрии… но таких стран в мире немного. Например, в Англии больших профессиональных хоров только два: ВВС и в театре Ковент Гарден, остальные хоры в основном любительские. В Сканди­навии в каждой стране есть один-два хора, содержащиеся государством.

- Когда вас заинтересовало хоровое дирижирование?

- Лет в 13-14 (7-8 класс) мы начали получать первые уроки дирижирования хо­ром. Педагогами были Анатолий Павлович Емелин и Владимир Константинович Баранов. Потом пришёл молодой Андрей Петренко – мой однофамилец. Я был первым его учеником в Училище. В консерватории — Елизавета Петровна Кудрявцева, легенда хорового дирижирования. Но там я уже совмещал два факультета, занимаясь и на оперно-симфоническом.

- Одно другому не мешало? Ведь мануальная техника разная.

- Техникой как таковой я никогда не занимался. Конечно, я изучал схемы дви­жения и базовые принципы, но специально перед зеркалом никогда не стоял. Я очень благодарен своим учителям в консерватории, которые счита­ли, что если все правильно в голове, то руки за ней последуют.

- Как говорила русско-французская пианистка Вера Лотар-Шевченко: «Му­зыка не в руках, а в голове».

- Есть абсолютно гениальные музыканты, которые в дирижировании не были столь же успешны, как в игре на инструменте. Пример тому Мстислав Леопольдович Ростропович. При всей его музыкальной гениальности ему было сложно понять техническую часть дирижирования. Это невозможно на­работать. Я преподаю в Лондоне, раньше преподавал в Осло. По моим на­блюдениям, у студента в определённый момент происходит осознание сущ­ности дирижёрского искусства. Я пытался ускорить это ментальное понимание у студентов, но не могу сказать, что делал для этого что-то кон­кретное. Это накопление общей суммы знаний, общей суммы опыта, пони­мание своей роли в жизни, своей роли в оркестре. Как только это понимание приходит, появляется дирижёр. Но бывает, что такое осознание не проис­ходит до конца жизни.

Василий Петренко и Госоркестр России имени Е.Ф. Светланова

- Важно наличие мощной энергетики. Я помню, как впервые увидел за пультом Тимура Зангиева. Вышел 14-летний подросток, раскланялся, по­вернулся к оркестру, так у него спина излучала энергию!

- Один замечательный концерт – это великолепно, но гораздо важнее оста­вить после себя память: поднять общий уровень коллектива, как, например, произошло в Ливерпуле. На это ушло пятнадцать лет. Причём важно и воспи­тать публику, подвинуть всю культуру, для этого необходимо абсолютное по­нимание, зачем и как ты всё это делаешь – сегодня, через месяц и через год.

- Кто был вашим первым педагогом в консерватории по симфоническому дирижированию?

- Равиль Энверович Мартынов. К сожалению, он довольно рано ушёл из жиз­ни. Я после него около трёх лет руководил его Санкт-Петербургским Госорке­стром.

- Как долго вы занимались с Ильёй Александровичем Мусиным?

- Я не был учеником Мусина как таковым. Мы, конечно, с ним общались, но, когда он позвал меня в свой класс, я не пошёл, потому что в этот момент у него было 36 учеников. Из них около 30 были платные. Это доктора или инженеры, которые вдруг решили стать дирижёрами, заплатили деньги и за­нимались с ним. Времена были тяжёлые, консерватории надо было зарабатывать деньги — имя Мусина просто эксплуатировали. Из-за количества студентов встать за пульт в его классе мне бы удавалось не чаще раза в ме­сяц. К тому же, если хотелось, можно было прийти к нему в класс и посмотреть, как он занимается с другими. Для меня гораздо важнее было постоянно выходить к оркестру, а это было проще сделать, обучаясь у кого-то другого.

- Ну одно дело посмотреть, а другое дело позаниматься. Мусин был ле­гендарной личностью в консерватории.

- Разумеется! Но у меня всегда был сонм "легенд", от которых я старался что-то почерпнуть. Во-первых, я ещё застал Евгения Александровича Мравинско­го и до сих пор помню ощущения от концертов. Мне очень много дали репе­тиции Юрия Темирканова, Мариса Янсонса, Валерия Гергиева. Из западных я отлично помню первый приезд Леонарда Бернстайна в середине 80-х годов с Нью-Йоркской филармонией. Ленинградские оркестры в те годы играли замечательно, но музыка была чем-то очень серьёзным, с напряжённым выражением лиц на сцене. А музыканты из Нью-Йорка явно получали огромное удовольствие от музицирования и не стеснялись это показывать! И Бернстайн дирижировал совершенно по-другому, он просто жил музыкой.

Я много слушал Клаудио Аббадо. Со своим оркестром приезжал Георг Шолти. Потом он играл с Заслуженным коллективом. Было интересно наблю­дать на репетиции, как он преодолевал сопротивление оркестра. Когда Шол­ти пришёл на первую репетицию Заслуженного коллектива (ЗКР), оркестр по обыкновению воспринял его как: «А ты кто такой?»

Но он упорно настаивал на своей интерпретации. Они играли тогда Брамса и Бетховена. Надо сказать, что его кличка на Западе была «кричащий череп». Поначалу оркестр делал очень мало из того, что он просил. А потом была генеральная репетиция, на которой не оставалось другого выхода, кроме как попробовать то, что он предлагал: более аккуратную игру, меньше вибрато. Он добивался дисциплины, того, что зачастую не хватает россий­ским оркестрам. Если это forte subito piano, то таким и должно быть, а не сна­чала forte, потом mezzo-forte и только потом piano. Должно быть сразу, как написано у автора. Если написано стаккато, то одинаково короткое у всех. Для этого нужна привычка к игре определенного репертуара, внимание и дисциплина.

Оркестр попробовал играть так, как просил Шолти, и почувствовал, что зазвучало хорошо! В результате это был один из лучших концертов, которые я слышал у ЗКР с репертуаром первой венской школы. После концерта я зашёл к Шолти, представился как дирижёр (мне было тогда лет 17) и сказал, что меня впечатлило, как он всё же заставил оркестр играть так, как хотел он, что он смог донести понимание европейской манеры исполнения. Я спросил его, что бы он посоветовал мне как молодому дирижёру. Шолти сказал фра­зу, которую я тогда не понял, решив, что он меня «послал»: «Хочу пожелать вам, чтобы музыка всегда оставалась вашим хобби». Только со временем до меня дошёл смысл — музыка никогда не должна становиться работой. Это должно быть делом, которое ты любишь, иначе нет смысла выходить на сцену.

- Григорий Соколов сказал примерно то же: «Если музыка становится службой – это катастрофа». Были ли ещё учителя в Вашей жизни?

- От Эсы-Пекки Салонена я взял простоту, экономность жеста и мышление. Например, про «Весну священную» он говорил, что последнюю часть нужно играть только наизусть и чувствовать в ней себя легко и свободно.

- Она очень сложна ритмически. Бесконечные смены ритма.

- Это вообще очень сложная партитура, особенно для молодых дирижёров, а наиболее трудна последняя часть. Когда дирижируешь её на концерте в пер­вый раз, пот заливает глаза и партитуру просто не видно. Он также предо­стерёг от излишнего её усложнения, которое делает музыку громоздкой и утяжелённой. Он обратил внимание, что в некоторых тактах это вальс: ум-па-па, ум-па-па.

Уникальным талантом обладает Неэме Ярви. В исполнении Вебера, Бетховена, Брамса ему удаётся внутри фразы почти незаметно менять темп – невульгарно, культурно и убедительно. Ни у кого, кроме него, этого дара я не замечал, причём важно именно чувство стиля, формы, которое у Неэме потрясающее.

- Мне казалось, что в последние годы Мравинский был очень сух в венской классике.

- Я бы не назвал это сухостью, вероятно, он пытался предотвратить эмоциональные излишества у оркестра, которые часто мешают в этом репертуаре.

- У него вообще был слишком маленький репертуар для дирижёра такого ранга.

- Он играл две симфонии Шуберта, «Неоконченную» и до-мажорную, 40-ю и «Юпитер» Моцарта, симфонии Бетховена — это то, что я помню из детства... И разумеется, много русской музыки. Но в те годы не было потребности в большом репертуаре, можно было две недели репетировать одну программу и один раз её сыграть. Сегодня такой график осуществим только с молодёжными оркестрами.

- Да и то не всегда! Я слышал наш национальный молодёжный оркестр после того, как с ним неделю поработал Валентин Урюпин. Меня, да и не только меня, поразило качество его звука. Оно не уступало качеству звука известных европейских оркестров. Потом я слушал этот оркестр с другими дирижёрами. Но такого качества звука РНСМО уже не пока­зал.

- С Российским национальным молодёжным отдельная история — там очень многое зависит от того, как оркестр воспринимает нового дирижёра.

- Это лишний раз утверждает меня в принципиальном неприятии всяких персимфансов и в необходимости дирижёра. Многочисленным количе­ством репетиций ещё можно заставить играть вместе, но это будет больше похоже на запись, чем на живое исполнение. А уж подвижки тем­пов, которые позволял Ярви, вообще невозможны без дирижёра.

- Мне трудно судить о политике РНСМО. Очень многое зависит от количества программ, играемых в сезоне. В моём молодёжном оркестра Евросоюза го­товят три крупных проекта в сезон. И чрезвычайно важно, чтобы с таким ор­кестром выступали большие личности. В европейский оркестр я приглашал Нозеду, Хайтинка, Бломштедта, Белоглавека...

Ещё одна особенность таких коллективов: в среднем каждый орке­странт проводит в его составе три-четыре года. Некоторым удаётся сыграть вообще всего один раз, Молодёжный оркестр Евросоюза ежегодно обнов­ляется на 25–30%. Поэтому многое просто не успеваешь донести. Частично эту проблему мы решаем приглашением опытных коучей-педагогов.

РНСМО – это несколько иная структура: оркестр играет круглый год, что даёт бóльшие возможности. И слава Богу, что российское правительство выделяет на это необходимые средства. Многое ещё зависит от того, играют ли они произведение впервые или исполняют его уже не один раз.

- Участниками молодёжных оркестров многие сочинения исполняются как в первый раз из-за сильной ротации состава в отличие от обычных оркестров, в которых оркестранты сидят десятилетиями и имеют огромный опыт.

- Что касается Российского молодёжного оркестра, то это замечательный кол­лектив, который за пять лет, да ещё в условиях пандемии, добился колос­сальных успехов. Но там есть вещи, которые надо улучшать. Первое. Попав в национальный молодёжный оркестр через большой конкурс, молодой орке­странт подвергается искушению ощущать себя звездой. Но это всего лишь первая ступенька. Чтобы попасть на вторую, нужно очень много и постоянно работать.

- Наша система обучения в консерваториях «заточена» под воспитание лауреатов-звёзд.

- Попадание в такой оркестр даёт шанс на успех, и как ты его используешь, за­висит только от тебя самого. А если ты считаешь себя звездой, то… И второе – в оркестре все обязательно должны быть по-человечески равны. Игра оркестра — коллективная работа. Каждый должен понимать, куда двигаться, какова общая цель, и уважать остальных участников. Необходимо понимание, что результат зависит от усердия и трудолюбия каждого, и чем раньше молодые музыканты это осознают, тем больше у них шансов на успех.

- Для воспитания этого и нужен главный дирижёр.

- Может быть. Я с удовольствием буду играть с этим оркестром, но ещё и эту ношу я на себя взвалить не могу.

- Я и не говорю, что это должны быть вы. Я имею в виду принцип.

- Найти кандидата на этот пост нелегко: а) это должен быть человек с опытом руководства оркестром, желательно зарубежным; б) он должен знать рус­ский язык и русскую ментальность. Вот с ментальностью самая большая проблема, потому что европейская ментальность далековата от русской. Потенциальных кандидатов очень немного. Ни Володя Юровский, ни Кирилл Петренко, ни Кирилл Карабиц за эту работу не возьмутся. Из более старшего поколения — Андрей Борейко. К сожалению, по состоянию здоровья не может Дмитрий Китаенко. Есть еще Дмитрий Слободенюк. Вот, пожалуй, и всё. Но при грамотном административном подходе эту проблему можно было бы решить.

- Когда дирижёры часто меняются, возникают проблемы с количеством репетиций.

- Я с вами не совсем согласен. Проблема не в количество репетиций, а в их ка­честве, интенсивности. В Госоркестре им. Светланова благодаря работе Воло­ди Юровского эта проблема сдвинулась, в отличие от многих других коллективов. Не хватает рабочей дисциплины, умения репетировать быстро, сосредоточенно, не отвлекаясь. За три часа работы с западными оркестрами я сделаю столько, сколько здесь за 12 часов. Просто люди не готовы работать настолько интенсивно, осознанно желая и успевая улучшить огромное количество вещей. На Западе невозможно, чтобы человек пришёл на репетицию, не ознакомившись со своим материалом, не узнав, как вообще эта пьеса звучит. А здесь это сплошь и рядом! На Западе нет такого, чтобы человек пришёл на репетицию в какой-то некондиции. Никого не волнует, что там у тебя дома стряслось – с собакой, с женой или тёщей. Ты пришёл сюда работать. А достигается это тем, что каждый оркестрант знает, что за дверью стоит десять чело­век, готовых интенсивно работать на его месте и ждущих этой возможности. В Госоркестре этих проблем не так много, но во многих других оркестрах они есть.

- Но что делать, если хороших валторнистов у нас физически нет – неко­му учить?

- Я уверен, что хорошие валторнисты, кроме России, есть и в Белоруссии, и в Казахстане, и в Китае, они готовы приехать и работать за эти же деньги. Вообще, у медных духовых инструментов свои особенности, в большей степени это касается валторн и труб, в меньшей степени тромбонов. На Западе у валторниста или трубача, сыгравшего три часа репетиций и три часа спектакля в один день, практически не происходит потери качества. Недавно я репетировал в Ла Скала «Домашнюю симфонию» Рихарда Штрауса. Очень трудозатратное сочинение для валторнистов. В этот день было две репети­ции симфонии по три часа, а вечером они же играли балет «Дон Кихот» Минкуса. Партия валторн весьма большая и трудная. Я не заметил после ше­сти часов репетиций потери качества у валторн. Ну может быть, один-два кикса. Это результат обучения, полученное умение не уставать. Что касается духовых в принципе, то, к сожалению, в России почти не обучают правильной гармонизации ступеней в аккордах. А на Западе учат этому.

- Но у нас валторнистов некому учить!

- Есть мастер-классы, которые проводят приезжающие специалисты. Я могу судить только о дирижёрском образовании по личному опыту. Например, был гениальный педагог Илья Мусин. Он учил менталитету, что нельзя ха­мить, что первично то, что написал автор. А как работать со штрихами, в груп­пах со струнниками, со строем у духовых, как добиваться баланса групп, мне удалось узнать в основном по книгам.

Ещё больше знаний я получил в Великобритании. Западный менталитет, манера звукоизвлечения – всё относительно несложные вещи. Например, как у струнных работать с вибрато — оно же бывает разным, и группа звучит хоро­шо, только когда понимание вибрато идентичное у всех инструментов в группе. Если это интересно, можно об этом почитать. Например, индивидуальные занятия инструменталистов очень отличаются от манеры работы в большом оркестре или в камерном. Мне кажется, что пропорция между индивидуальными уроками и оркестровыми в консерваториях должна быть иной.

В Великобритании студенты не могут прожить на стипендию, им приходится играть в разных составах. И они играют очень много в оркестрах, камерных ансамблях. Всё это учит. А кто из наших главных дирижёров всему этому учит? Можете назвать?

- Юрий Симонов.

- Там несколько иное – попытки общего образования, не детали ансамблевого искусства с европейской точки зрения.

- Надо быть Баршаем, чтобы начинать репетицию работой над звучани­ем одной ноты.

- Или 45 минут работать над одним аккордом. Для этого надо знать, чего ты хочешь, и иметь месяц репетиций, но сегодня это невозможно — темп жизни иной. Качество звучания должно быть зоной личной ответственности каждо­го музыканта. В этой зоне надо выкладываться по полной. Для этого должно быть согласие с коллективом и внутри коллектива. Вот этого в России недостаточно.

Василий Петренко и Госоркестр России имени Е.Ф. Светланова

- Как эту личную ответственность воспитывать?

- Она воспитывается долгими объяснениями, социальными навыками. Это серьёзная психологическая работа.

- Это как раз деятельность художественного руководителя.

- Но и административное управление тоже важно. Очень важно, чтобы все от­ношения основывались на уважении, а не на страхе. Уважение даёт куда лучшие результаты.

Получайте музыкальные новости первыми в Telegram!

- Такой страх был в ГАСО при Горенштейне.

- Страх очень лимитирован порождаемой в ответ ненавистью. Это сказывается на качестве звука. Я первый раз играл с ГАСО в 2005 году, и уже тогда часть оркестра искала возможность "сбросить диктатуру". Но они знали по опыту других коллективов, которые пытались избавиться от руководителей-тира­нов подобным способом, что часто это заканчивалось увольнением поло­вины состава.

- Вы говорили, что участвовали в мастер-классах Мариса Янсонса.

- У Мариса было множество замечательных качеств, но для меня наиболее важным было уважение к каждому музыканту, это европейское уважение к каждому человеку для меня в том возрасте было главным. В каждом коллек­тиве есть завистники или недовольные, но таких у Мариса было минималь­ное количество. Главное, что от него исходил позитив, жажда музицировать. Это очень помогает.

- Кто из дирижёров оказал на вас наибольшее влияние?

- Для меня это в первую очередь, естественно, связано с их репертуаром. Кар­лос Клайбер со многими откровениями, с самой гениальной постановкой «Летучей мыши». Вторая и Четвертая симфонии Брамса в его исполнении не превзойдены. К Караяну в Бетховене в те времена никто не мог и при­близиться. Бернстайн с некоторыми симфониями Малера. В других симфони­ях Малера был замечателен Клаудио Аббадо, особенно в поздний его пери­од. Есть совершенно гениальные записи русской музыки Евгения Фёдоровича Светланова. Непревзойдённы его интерпретации музыки Петра Ильича Чайковского и Николая Яковлевича Мясковского. Есть дирижёр, может быть и менее известный, но не менее великолепный — это Джордж Сэлл с Кливлендским ор­кестром.

- Я помню гастроли Кливлендского оркестра с Джорджем Сэллом в 1965 году. Это было ярким событием в музыкальной жизни СССР. (Оркестр выступил, кроме Москвы, в Ленинграде, Киеве, Тбилиси, Сочи и Ереване. - В. О.)

- Он сделал одну вещь довольно-таки простую: одним из первых изменений стал перенос кабинета главного дирижёра так, чтобы из окна была видна парковка оркестра. Он появлялся за час до репетиции и смотрел, кто приезжает только к её началу, а кто заранее, чтобы позаниматься. Его уже давно нет, но многие музыканты продолжают приезжать минимум за 45 минут и занимаются на сцене. Оркестр до сих в великолепной форме.

- А что вы скажете о Серджиу Челибидаке?

- Он интересный дирижёр в определённом репертуаре, но часто слишком много внимания уделял мелким деталям, отчего страдает форма в целом. Но я его слышал только в записи.

- Я слышал его живьём, когда он единственный раз дирижировал в Москве и произвёл на меня неизгладимое впечатление. До сих пор помню его увертюру к опере Россини «Сорока-воровка». Ввиду своего возраста я слышал почти всех крупных музыкантов мирового класса, выступавших в Москве с начала 60-х годов.

- Я стараюсь на Западе, насколько я успеваю, слушать как можно больше ис­полнителей, но времени на это категорически не хватает.

- Много слушал Игоря Маркевича. У него было два абонемента: один в Большом зале консерватории, а другой дублировал его программы в Зале им. Чайковского.

- У Маркевича гениальные записи Стравинского. Я пытался уговорить филар­монию применить практику дублирования некоторых программ сегодня, но пока безуспешно. В нынешних условиях очень трудно предугадать количе­ство публики, приходящей в концерт, надеюсь, что, когда пандемия за­кончится и мы будем жить в "новое" время, можно будет более точно прогнозировать заполняемость залов. И тогда программы, которые того за­служивают, можно будет дублировать в разных залах. Вообще, у меня много идей по репертуару, и большинство из них Мо­сковская филармония поддерживает.

- Какие это идеи, если не секрет?

- Планируется цикл «Революция русского искусства». Мы рассмотрим влия­ние Римского-Корсакова и Черепнина, которого большинство вообще не знает, на Стравинского, а через него на Респиги, Равеля и многих француз­ских композиторов, даже на Рихарда Штрауса, у которого есть балет «Леген­да об Иосифе», написанный по заказу Дягилева. Его премьера состоялась, если я не ошибаюсь, в 1914 году. Потом он из него сделал сюиту. Очень ин­тересная музыка. Здесь почти не играют «Парад» Эрика Сати, «Симфониетту» Франсиса Пуленка – совершенно замечательная музыка. Есть «Фасады» Уол­тона. Это всё связано с «Парижскими сезонами» Дягилева. Второй цикл будет посвящён юбилеям — музыке авторов, родившихся 200, 150, 100, 50 лет тому назад И обязательно будем заказывать музыку ныне живущим композиторам.

- А Гайдн?

- Его симфонии мы будем играть вне циклов – это очень полезно для оркестра.

- Гайдн обладал потрясающей, неистощимой фантазией. В его 104 сим­фониях практически нет самоповторов.

- Если говорить о его последних симфониях — Парижских и Лондонских, то каждая из них уникальна. Но в средний период, примерно с 20-й по 40-ю симфонию они все же есть.

Есть сочинения, которые мне хотелось бы возвратить на сцену. Например, Кабалевский в сезоне 1971/72 написал ораторию на стихи Роберта Рожде­ственского «Письмо в ХХХ век». Есть информация, что была премьера. В воспоминаниях артистов ленинградской Капеллы написано, что эту ораторию они готовили к очередному съезду КПСС: Кабалевского и цикл хо­ров «Верность» Шостаковича. Но нет ни партитуры, ни рецензий. И тем не менее она всюду упоминается. В архиве дочери Кабалевского есть наброски.

- И это хорошая музыка?

- Это поздний Кабалевский, который отошёл от официоза. Там, конечно, есть «Ленин шагает по стране», но музыка не такая уж простая. Хотелось бы зака­зать какому-нибудь композитору восстановить партитуру по этим наброскам и исполнить её.

Через сезон, летом 2023 года в серии концертов «Истории с орке­стром» мы в течение двух недель исполним все симфонии Бетховена с рассказами о них. Это будет в стиле передач, в которых Бернстайн исполнял музыку и рассказывал о ней в образовательных целях, но на современном уровне. Часто публика представляет Бетховена лохматым и глухим гением-одиночкой. На самом деле он был очень современным, реформатором многих жанров и очень практичным человеком. Он жил в эпоху буржуазной революции и своими сочинениями во многом сформировал современный симфонический оркестр.

- Мне кажется, что глухота Бетховена стимулировала его реформа­торство — тем, что избавила его от тирании слуха. Мне кажется, что, если бы Бетховен не оглох, мы бы не имели последних фортепианных со­нат, Девятой симфонии.

- Но он и раньше использовал диссонансы и другие реформаторские поиски, особенно в квартетах, даже в ранних.

В следующем сезоне «Зарядье» планирует цикл всех симфоний Мале­ра в исполнении разных оркестров. ГАСО будет исполнять Восьмую симфо­нию. Есть идея сыграть в одном концерте Адажио из Десятой симфонии Ма­лера и Четвертую симфонию Шостаковича. Само собой, в 2022 году будет много Скрябина в связи со 150-летием со дня рождения.

- Кого из зарубежных солистов вы собираетесь пригласить?

- Последние пару лет были счастливым временем для Москвы. Я приезжаю в Москву, вижу афиши и поражаюсь – здесь играют почти все известные зару­бежные солисты. Такого я не видел ни в одном городе.

- В Москве сейчас самая большая интенсивность музыкальной жизни по сравнению с любой из европейских столиц. Кроме зарубежных, у нас не­мало и своих замечательных солистов, многие из которых недостаточ­но востребованы.

- Да, вы правы. Я советую солистам и менеджерам: сразу по окончании ка­кого-либо конкурса заключать контракты, сам стараюсь приглашать лауреатов. Сразу после последнего конкурса им. Чайковского пригласил для своих программ Александра Канторова и Мао Фуджиту. И не ошибся. Они с успехом много выступают. А Фуджита стал одним из самых приглашаемых пианистов.

- Так же как Джордж Ли.

- Да, Джордж Ли сейчас много играет, приезжал ко мне в Ливерпуль.

- Пианизм у него просто фантастический. Во время конкурса Чайковского, на котором играл Ли, несколько пианистов попросили разрешения во время его репетиции посидеть в классе ЦМШ, в котором тот занимал­ся. Они хотели посмотреть и понять, как он его добивается. Ведь у него маленькая кисть. Но так и не поняли как.

- Это талант.

- Я предполагаю, что одного таланта в этом феномене недостаточно. Вероятно, если большинство пианистов будут заниматься по 24 часа в день, они не достигнут такого фантастического технического совер­шенства. Я думаю, что такая фантастическая кинематика заложена в нём генетически. Такая генетика чаще всего присуща выходцам из Юго-Восточной Азии: китайцам, японцам, корейцам и др. Они-то и блиста­ют техникой на большинстве международных конкурсов. Конечно, для настоящей музыки этого недостаточно, но как первая ступень очень удобна. Но Джордж Ли ещё и потрясающе музыкален, да и интеллек­туально он развит. Параллельно с подготовкой к Конкурсу Чайковского он изучал в университете французскую филологию. Мне кто-то рассказал, что как-то Гергиев бросил в разговоре: «Зря мы не дали Джорджу Ли первую премию».

- Премия, конечно, вещь важная, но я лично всегда рассматривал премию как первый шаг. В 2002 году мне дали первый приз на конкурсе в городе Кадаке­се, на севере Каталонии, в котором жил Сальвадор Дали с Галой. Мне было тогда 25 лет. Первый приз того конкурса — это 40 концертов по Испании и другим странам Европы. До меня его выиграл Нозеда, после меня Пабло Гон­салес, который долго работал в оркестре Барселоны. Сейчас этого конкурса, к сожалению, кажется, уже нет. После получения первой премии я подошёл к председателю жюри английскому дирижёру Невиллу Маринеру и спросил: «Что же дальше? Что мне делать и как развиваться?». По возвращении в Лон­дон он познакомил меня со Стивеном Райтом, тогда главой IMG Artists. По­сле знакомства IMG стали присылать мне на концерты скаутов, посмотреть и послушать. Когда 36 или 37 оркестров из 40 пригласили меня снова, агент­ство поняло, что тут есть деньги. И мы начали вести разговор о заключении контракта.

Василий Петренко и Госоркестр России имени Е.Ф. Светланова

- Три года вы руководили Санкт-Петербургским государственным акаде­мическим симфоническим оркестром, работали с оркестрами Ми­хайловского театра (бывшего Малегота) и Санкт-Петербургской кон­серватории. Прямо скажу, не самые престижные коллективы. На этом фоне приглашение вас осенью 2004 года стать приглашённым ди­рижёром Ливерпульского филармонического оркестра, а менее чем через год возглавить его, многими было воспринято как неожиданное. Ваш ка­рьера развивалась весьма стремительно. В 2008 году вы возглавили Национальный юношеский оркестр Великобритании. В 2013 году стали главным дирижёром филармонического оркестра Осло, в 2015 – главным дирижёром Молодёжного оркестра Евросоюза, в 2016 году — главным приглашённым дирижёром Госоркестра им. Светланова, и в сентябре 2021 года его художественным руководителем. Как вы можете это объяснить?

- Я не считаю это неожиданным, это результат повседневного, кропотливого и тяжёлого труда. Для меня любой конкурсный успех — это только первая сту­пенька для дальнейшего роста. Ради интереса, для себя я через год принял участие в конкурсе дирижёров им. Прокофьева в Санкт-Петербурге и получил вторую премию. При этом до и сразу после конкурса у меня были концерты в Мадриде и Брюсселе...

Я всегда стремился к независимости. Независимость очень помогает в жизни. А в остальном это трудолюбие и понимание того, что я не достиг ещё многого.

- У вас бывали случаи, когда вы не находили взаимопонимания с орке­стром?

- Конечно, бывали. И у Гергиева, и у Темирканова были такие случаи. И это при том, что Темирканова и Гергиева я отношу к одним из самых уважаемых дирижёров современности. Успех зависит от того, насколько большинство музыкантов оркестра принимает те идеи, которые предлагает им дирижёр. Что касается долгосрочных проектов, то я считаю, и всегда об этом говорю, что изначально решение, кто будет художественным руководителем кол­лектива, должен принимать оркестр. Никто лучше музыкантов оркестра не знает, насколько коллектив сможет сработаться с конкретным дирижёром. Он изначально не должен назначаться министерством культуры. Оно должно формально оформить контракт. Так же как не должно быть бессрочных контрактов. У каждого дирижёра или музыканта оркестра должен быть сроч­ный контракт. На пять или десять лет, но срочный.

- Владимир Юровский утверждает, что один человек не должен возглав­лять оркестр более 10-11 лет. Иначе начинается застой.

- Это зависит от многих причин. После 15 лет работы в Ливерпуле я с удоволь­ствием поработал бы там ещё, но увидел, что практически выбрал все ресур­сы для его улучшения «до потолка». Дальше составу оркестра необходимо обновление, новые люди, иначе не исключена возможность регресса. Та же ситуация сейчас c Королевским филармоническим оркестром. Я вижу в нём огромный потенциал для прогресса. Так же как и в Госоркестре им. Светла­нова я вижу колоссальные возможности для развития во всех отношениях, начиная с репертуара и до репетиционной базы.

- А как с базой?

- Я бы считал оптимальным сделать такой базой бывший Государственный дом радиовещания и звукозаписи (ГДРЗ), в котором есть четыре студии: три большие и одна поменьше. В больших разместить ГАСО, БСО им. Чайковского и оркестр Башмета, в меньшей — Камерный оркестр.

- Там надо сделать капитальный ремонт?

- Нет, там достаточно сделать хороший косметический ремонт. Стены пере­ставлять не надо. С моей точки зрения, это был бы оптимальный вариант. Но дело в том, что, насколько мне известно, ГДРЗ принадлежит не городу, а кон­церну «Известия». В принципе, это частная собственность. Государство могло бы решить этот вопрос, но необходима сильная политическая и экономиче­ская воля. Сегодня найти в собственность помещение в Москве практически невозможно — только в аренду.

- Фактически простаивает Колонный зал.

- Это, конечно, прекрасный зал. Но нам нужны технические помещения для хранения инструментов. Потом, в силу специфики работы – например, в слу­чае приезда дирижёра или солиста нам нужно репетировать с шести до деся­ти вечера. А все структуры Колонного зала «заточены» для другого режима работы. Боюсь, этот вопрос сложнее решить, чем с ГДРЗ. Но мы очень упорно работаем в этом направлении, это одна из приоритетных задач.

В Англии у Королевской филармонии есть договорённость с одним из крупнейших застройщиков Лондона, строящим район, в котором будут жить 180 000 человек, что там будет построен небольшой концертный зал, где бу­дет репетировать и выступать Королевский филармонический оркестр, и при нём будет музыкальная школа. На этих условиях администрацией округа было дано разрешение на застройку. То же самое в принципе можно было бы сделать и в Москве – ведь земля здесь муниципальная и даётся под застройку городом. Например, сейчас застраивается территория бывшего за­вода ЗИЛ. Музыкальная школа под боком повышает цену жилья. Естествен­но, никто из инвесторов не будет строить просто так. Им это невыгодно. Это должно входить в программу договорённости с городом. На мой взгляд, очень перспективная идея, но она должна решаться на государственном уровне.

- Вы знакомы и с советской системой музыкального образования, и с западной. Сравните их.

- Не могу сказать, что я хорошо знаю немецкую систему, а вот с английской и норвежской знаком, потому что сам в них работал. Основное отличие в том, что на Западе серьёзно начинают заниматься музыкой после 10-11 лет. У них счастливое детство. До того ребёнок занимается арифметикой, письмом, чтением, общими дисциплинами, и только в 11-12 лет перед ним ставится вопрос: чем бы ты хотел заниматься, что бы ты хотел изучать как ба­зовые предметы. А у нас уже почти с трёх лет начинают учить игре на инстру­менте. Дальше у них выбора нет. На Западе к 13-15 годам подростки в музы­ке получают то, что у нас дети получают к семи годам, и делают осознанный выбор. Причём для очень многих музыка остаётся на уровне домашнего музицирования. Когда я руководил Молодёжным оркестром Великобрита­нии, первым кларнетом у меня сидел парень с азиатскими корнями, но ро­дившийся в Англии. Он замечательно играл на кларнете. Было ясно, что че­рез пять-семь лет его с удовольствием возьмёт любой оркестр. Когда ему ис­полнилось 18 лет и, по правилам, он должен был уйти из молодёжного орке­стра, я пришёл к нему и спросил, что он собирается делать. Он ответил, что собирается поступать на медицинский. Я удивился, но он сказал, что ему придётся кормить семью, а у медика больше шансов заработать достаточно денег: «Медиком я буду зарабатывать намного больше, чем музы­кантом». Те, кто идёт в музыкальную профессию, после 18 лет делают осо­знанный выбор и осознанно вкладывают в музыку своё время, своё трудолю­бие. В России ты часто идёшь в музыку, потому что этого захотели твои мама с папой. Но для меня удивительно, что на Западе к 25 годам молодые оркестровые музыканты обладают практически тем же уровнем и объёмом знаний, что и российские, начавшие учиться с 6-7 лет. Это потому, что у них есть вовлечённость. Существует и другая сторона медали. В Великобрита­нии число солистов не идёт ни в какое сравнение с Россией. Молодых скри­пачей-виртуозов нет, и давно нет.

- А пианисты есть?

- Пианисты есть, и певцы тоже есть, и много. Что касается певцов, это отдельный вопрос. А вот виолончелистов тоже нет. Потому что для того, что­бы стать солистом-виртуозом, надо начинать усердно заниматься не позднее 5-6 лет. И работать очень много. В России солистов много, но нет востребованности.

- В России музыкант, работающий в одном оркестре, семью нормально прокормить не может.

- В Москве средняя зарплата оркестрового музыканта колеблется от 55 000 до 65 000 руб. в месяц. А зарплата машиниста метро начинается со 115 000 руб. На Западе всё абсолютно так же, музыканты в оркестрах далеко не самая хорошо оплачиваемая профессия. В Ливерпуле оркестровый музыкант полу­чает 30 000 – 32 000 фунтов в год. Это примерно 2500 фунтов в месяц. Из этой суммы четверть уходит на налоги, а ещё нужно приобрести страховки, запла­тить за квартиру, расплатиться с банком за кредит. В США платят побольше за счёт частных спонсоров. Но у них налогообложение даёт ощутимые льготы предпринимателям, которые отчисляют деньги на культуру. Большая зарплата у музыкантов считанных коллективов мира, например, Венской филармонии… но они очень, очень много работают. Ведь там намного больше спектаклей в Венской опере, чем концертов. Мне не раз предлагали дирижировать в Венской опере, и каждый раз я спрашивал, сколько репетиций. Чаще всего это два часа до начала спектакля. Некоторые спектакли идут вообще без репетиций, например «Травиата», «Богема».

- Как вы решились уехать из России, будучи малоизвестным музыкантом?

- Я всегда смотрел на мир широко открытыми глазами. Мне всегда было любопытно, как музыкальное искусство устроено в других странах. Я же начал путешествовать с хором довольно рано. Мне было интересно посмотреть на то, как всё устроено изнутри. Конечно, всё это проходило не так уж просто. Надо было менять свой менталитет, мировоззрение. То, как люди общаются между собой, как общество устроено в Англии, сильно отличается от России.

- Где была вообще ваша первая работа?

- В театре «Зазеркалье» в Санкт-Петербурге.

- А когда вы уехали из России?

- Из России я никогда не уезжал — всё время сотрудничал с Михайловским те­атром, с Госоркестром.

- А где Вы сейчас базируетесь?

- В Лондоне и в Москве. Чаще всего дирижёры живут там же, где и их "основные" оркестры.

- Вы смелый человек, решившийся так кардинально изменить свою жизнь в таком молодом возрасте.

- Как видно, натура моя такова. Были люди, которые решались на это в зрелом возрасте. Кирилл Петрович Кондрашин, например. Важно иметь возможность заниматься любимым делом, музыкой — всё остальное приложится.

Владимир ОЙВИН
Фото: Вера ЖУРАВЛЁВА