Внешность Жана Маре при характере — гремучей смеси бонвивана и мальчиша-плохиша, считает "Профиль". Что с такими бывает в 50?
— Как я понимаю, вы преподаете не в одном вузе?
— В двух университетах. Первый — МГУ, факультет журналистики. Закончился второй год, как я веду там спецкурс «Музыкальная журналистика». Кроме того, в Государственном университете управления есть специализация «менеджмент в музыкальном шоу-бизнесе», где я читаю два курса лекций. Один — «История популярной музыки», второй — «Музыка и СМИ». Но моя научная работа связана с МГУ.
— Вы как-то говорили, что последнее интересное, что было в рок-музыке, закончилось в 70—80-е годы, что вам неинтересны ни Земфира, ни «всевозможные «Мультфильмы». Неужели сегодняшняя наша рокмузыка так изменилась?
— Долгое время рок- и поп-музыка была стержнем не только молодежной, но и всей мировой радикальной культуры. На Западе — с середины 50-х до начала 80-х. В России это началось позже, захватив все 80-е годы. Музыка была больше, чем музыка. Для одних — религией или философией, для других — образом жизни, для многих — просто всем. Это время кончилось. Музыка стала просто музыкой. Я — человек избалованный. Прежде всего тем положением, которое возникло, когда я был 19-летним студентом полухипарем-полуфарцовщиком, «от балды» написавшим статью в журнал «Ровесник» и тут же ставшим культовым персонажем. Я ощущал, что делаю важные вещи, как-то меняю жизнь и влияю на молодежь. Или другой аспект — невероятная череда моих открытий. Ну сами посудите, в 1979 году впервые услышал Гребенщикова...
— Я вас спрашиваю про рок-музыку, а вы мне рассказываете про себя. Может, изменилась не рок-музыка, а вы сами? Или вы так о ней говорите, потому что перестали быть в центре внимания?
— Я просто подвожу к простому ответу на вопрос. В 80-м году — Майк Науменко, в 81-м Виктор Цой, в 82-м — Петр Мамонов, в 83-м — Жанна Агузарова, в 84-м — ну это уже пик был — Саша Башлачев. Все время какие-то фантастические открытия. Я реально был первым слушателем этих людей, и потом им как-то помогал, и продвигал их, и восторгался ими. Вся их история — это была моя жизнь. Сейчас этого нет. И музыка не важна. И огромных новых талантов нет. И все это мне просто стало скучно.
— Может, для кого-то Земфира — то же, что для вас Башлачев?
— И да, и нет. С одной стороны, я, несомненно, стал немного старше с тех пор и, может быть, утратил какие-то качества восприятия. С другой — я не думаю, что потерял так много. Скажем, сегодня, когда я слушаю Башлачева или Цоя, у меня так же мурашки по коже. Когда я слушаю Земфиру, то температура нормальная. Может быть, это из-за того, что я — мужчина и мне пятьдесят, а не девушка, которой двадцать. Но, полагаю, артисты на самом деле измельчали. И Земфира — не исключение.
— Я читала ваши статьи — вы ни о ком хорошо не пишете. Кроме, пожалуй, Алены Свиридовой — крестной мамы вашей дочки.
Алена Свиридова — это просто моя подруга. Кроме того, она — талантливая. Недооцененная нашей публикой. На самом деле я уже не помню, когда в последний раз писал что-либо об Алене. Но я очень часто восторженно отзываюсь о некоторых наших ребятах. Например, об Илье Лагутенко — последние два альбома «Мумий Тролля» мне очень нравятся. И Шнурова люблю: и записи его мне интересны, и человек он очень колоритный. Есть замечательные артисты. Но все они знакомы мне давно. А новых — чтобы дыхание перехватило — таких нет.
— Сколько часов в день вы слушаете музыку?
— В среднем слушаю за неделю 50 новых альбомов. Я ведь делаю две радиопрограммы, еще приходится писать рецензии, а некоторое количество слушаю просто из любопытства. Так что делаю это постоянно и предпочитаю ночью, когда ничто не отвлекает.
— Вам диски в основном дарят?
— И дарят, и присылают, и покупаю. У меня в среднем уходит от $300 до $400 в месяц на покупку новых пластинок.
— Покупаете на «Горбушке»?
— Никогда. За границей или по Интернету. Редко — в наших магазинах.
— У вас большая коллекция?
Слишком. В ней порядка 15—20 тыс. дисков. И они заполонили всю квартиру. Семья ропщет, и я их понимаю.
— Вы собирались выпускать какой-то новый журнал о музыке?
— Вышел пилотный номер. Это журнал «Q». Известное английское издание. В пилотном русскоязычном номере процентов 80 — наши материалы. Но, увы, во время маркетингового исследования мы столкнулись с тем, что рекламодатели не проявили большого интереса к музыкальному журналу. Если бы он был попсовой направленности, возможно, рекламы было бы больше. Но мне совершенно неинтересно запускать попсовый журнал для подростков, где будет сплошь светская жизнь, постеры и сплетни. Хотелось делать качественный музыкальный журнал. Поэтому на время проект решено отложить.
— У меня в свое время вызвало какой-то внутренний диссонанс, когда вы, человек оппозиционный, диссидент, оказались... даже не то чтобы в «Плейбое», а вообще в мире глянцевых журналов.
— С «Плейбоем» я начал работать в 1994 году. Не помню, чувствовал ли я себя тогда диссидентом, при том что расстрел парламента в 1993 году меня шокировал. Но в отличие от сегодняшней ситуации, когда я отчетливо ощущаю себя в оппозиции к нынешней власти, тогда во мне боролись разные чувства. Я был в смятении по поводу того, как мне воспринимать ельцинскую Россию. Кроме того, «Плейбой» — журнал, который в свое время был революционным, это не просто глянцевый ширпотреб. Мне было интересно приложить руку к знаменитому, скандальному, некогда более чем бунтарскому бренду. И когда я делал «Плейбой» для нашего рынка, то старался, чтобы он был больше похож на американское издание 50—60-х годов, нежели на глянцевые журналы 90-х.
— Вы всегда говорили, что эротическая составляющая в «Плейбое» — не самая важная.
«Плейбой» — журнал для нормального мужчины. И секс в нем должен занимать примерно такое же место, какое и занимает в жизни подобного человека. Ни сексуально озабоченного бабника-сперматозавра, ни гиперпослушного подкаблучника, а нормального мужчины. Что касается места секса в моем временном бюджете... Скажем так, секс для меня не настолько важное понятие, как отношения с женщинами. Я человек скорее романтический, нежели сексуально озабоченный.
— То есть вы — не плейбой.
— Смотря кого считать плейбоем. Спортивный секс — кто кого больше трахнет — меня никогда не интересовал. Мне всегда были любопытны глубокие событийные отношения с женщиной. При том что я был влюбчив, изменял своим возлюбленным, крутил по нескольку романов одновременно... Тем не менее я всегда был искренен со своими вожделенными дамами в том смысле, что действительно испытывал к ним чувства. И мне хотелось, чтобы все было красиво, а не как у кроликов. В этом смысле, очень может быть, я и не плейбой. Кроме того, я категорически не согласен с тем, что у нас через запятую перечисляют такие понятия, как секс, наркотики и насилие. Если к наркотикам у меня отношение неоднозначное, к насилию — стопроцентно отрицательное, то секс — это прекрасно, продолжение любви, не будь его, никого из нас не было бы.
— Телепередача «Кафе Обломов» была вам к лицу...
— У нее было два финала. Один — на НТВ, другой — на РТР (там программа просуществовала год). Энтэвэшный финал — история печальная, но неизбежная. На канале всегда существовал приоритет новостей. Вспомните: «Новости — наша профессия». Евгений Киселев и его новостийная команда — это была белая кость, люди, под которых все делалось. Потом были как бы профессионалы второго уровня: кинопоказ, спорт, игровые шоу, приносящие большие деньги. Самыми низкими из всех проектов были музыкальные программы, которыми я и заведовал. Моя авторская программа в сетке постоянно сползала. Вначале — в 23.20 , потом — в полночь, потом — в 0.30, в конце концов после каких-то спортивных соревнований — ненавижу спорт! — где-то в третьем часу ночи. Я скандалил и в результате поставил вопрос ребром: или программу возвращают в нормальное время, или я ухожу. Так как мое требование проигнорировали, мне оставалось уйти, чтобы не выглядеть смешным.
Что касается «Кафе Обломов» на РТР, то в общем-то программа была на излете. У меня самого уже не было куража, делалась она другой командой, и все это было не настолько уютно и по-свойски, как на НТВ. Я и сам начал ею тяготиться и прикрыл исключительно по своей инициативе. Как и программу «Признаки жизни» на REN TV. Частично это связано с финансированием — ее одно время спонсировал мой приятель Олег Тиньков. Но я почувствовал, что наши отношения начинают из-за этого портиться, и предложил ему: «Давайка лучше, Олег, мы с тобой останемся хорошими друзьями, чем напряженными деловыми партнерами».
— Если бы вам, как в юности, предложили бы поработать диджеем?
— Время от времени я и сейчас работаю диджеем, и мне очень нравится. Раза три-четыре в году — на каких-то экзотических мероприятиях. Один раз я играл на вернисаже в подземном переходе под Садовым кольцом. Несколько раз — в иностранных посольствах на вечеринках, абсолютно бесплатно.
Иногда выезжаю с диджей-программой за границу. Это и Лондон, и Берлин, и Швейцария, и Эстония, и Сибирь. Обычно у меня дискотеки с этническим уклоном, скажем индийские, арабские. Еще есть у меня русская дискотека. От Муслима Магомаева до группы «Ленинград». Народ угорает.
— Вы снимались в картине «Ночной дозор-2»?
— Я там играю кого-то темного. Вампира. Там компания была хорошая, в таких фильмах сниматься готов. Потому и снялся в «Ночном дозоре-2», что все съемки представляли собой большую разгульную банкетную оргию темных сил. Соответственно, я там был окружен своими светлыми друзьями и знакомыми. Мы выпивали, закусывали, веселились и куражились.
— Уже несколько лет вы — образец примерного семьянина. Расскажите о семье, о дочке Александре, остается ли на нее время?
— Вопрос нужно ставить противоположным образом: помимо дочки, остается ли у меня время на что-то еще. Она — главный человек в моей жизни. Все мое самое лучшее, счастливое, эмоционально наполненное и интеллектуальное времяпрепровождение связано с общением с дочерью.
— То есть она из вас веревки вьет?
— Ну... глядя со стороны — да. Но на самом деле это добровольный обет с моей стороны.
— Что вы ей дарите? Все, что она захочет?
— Нет... Однако в результате она получает все, что хочет. И я, и жена стараемся дарить ей какие-то интересные, небанальные подарки. Сейчас, правда, ее все-таки
«пробило» на Барби. Мы продержались до поры, когда ей стукнуло пять с половиной. Потом ей просто стали дарить Барби другие люди. Но все равно животных она любит больше, чем Барби. К тому же она очень творческая девчонка: рисует, лепит. Она ходит во дворец пионеров в кружок по лепке и приносит оттуда такие собственноручно сделанные произведения, что я, взрослый человек, никогда не смог бы сделать ничего подобного.
— Музыку дочка слушает?
— Не очень жалует. Любит, но не отдает ей приоритета.
— У вас была коллекция живых жаб и вы ее кому-то подарили из-за ребенка?
— Да, у дочки началась аллергия. А теперь существует коллекция искусственных жаб, и то я отнес ее на работу. У нас сейчас две собаки. Лабрадор Ланцелот и скотчтерьер Черчилль. Кроме того, квартира у нас практически коммунальная, поскольку живет еще семья шиншилл — Шинш и Шила и их дети — Сильвестр и Лола. По-моему, единственные гипоаллергенные животные, поскольку от них нет запаха вообще. Шиншиллы наши уже принесли две пары младенцев. Одну пару жена Марьяна подарила, теперь думаем, кому бы подарить Сильвестра и Лолу, поскольку им уже исполнилось три месяца и пора начинать жить взрослой жизнью.
— Артемий, вы теперь еще и преподаете, говорили, что вам нравится, как это
звучит: профессор Троицкий.
— Нравится. Я был бы рад, если б меня
называли «профессор Троицкий». Почти профессор Преображенский. Но пока что я не
профессор, а преподаватель.
— Но вы собираетесь стать
профессором?
— Коллеги из МГУ считают, что мне надо предпринять шаги
в этом направлении. И это, скорее всего, будет связано с тем, что я более
активно займусь научной деятельностью, которую забросил с 1983 года, когда
должен был защищать диссертацию по социологии поп-культуры на соискание звания
кандидата философских наук. Уже написал, но за два месяца до защиты меня уволили
из Института культуры за плохое поведение.
— Если сейчас вы будете
писать диссертацию, то на какую тему?
История музыкальной
журналистики. Нет ни одного научного труда, который бы касался истории и анализа
освещения популярной музыки в современной журналистике. Я полагаю, что имею
полное моральное право писать на эту тему.
— Как я понимаю, вы преподаете не в одном вузе?
— В двух университетах. Первый — МГУ, факультет журналистики. Закончился второй год, как я веду там спецкурс «Музыкальная журналистика». Кроме того, в Государственном университете управления есть специализация «менеджмент в музыкальном шоу-бизнесе», где я читаю два курса лекций. Один — «История популярной музыки», второй — «Музыка и СМИ». Но моя научная работа связана с МГУ.
— Вы как-то говорили, что последнее интересное, что было в рок-музыке, закончилось в 70—80-е годы, что вам неинтересны ни Земфира, ни «всевозможные «Мультфильмы». Неужели сегодняшняя наша рокмузыка так изменилась?
— Долгое время рок- и поп-музыка была стержнем не только молодежной, но и всей мировой радикальной культуры. На Западе — с середины 50-х до начала 80-х. В России это началось позже, захватив все 80-е годы. Музыка была больше, чем музыка. Для одних — религией или философией, для других — образом жизни, для многих — просто всем. Это время кончилось. Музыка стала просто музыкой. Я — человек избалованный. Прежде всего тем положением, которое возникло, когда я был 19-летним студентом полухипарем-полуфарцовщиком, «от балды» написавшим статью в журнал «Ровесник» и тут же ставшим культовым персонажем. Я ощущал, что делаю важные вещи, как-то меняю жизнь и влияю на молодежь. Или другой аспект — невероятная череда моих открытий. Ну сами посудите, в 1979 году впервые услышал Гребенщикова...
— Я вас спрашиваю про рок-музыку, а вы мне рассказываете про себя. Может, изменилась не рок-музыка, а вы сами? Или вы так о ней говорите, потому что перестали быть в центре внимания?
— Я просто подвожу к простому ответу на вопрос. В 80-м году — Майк Науменко, в 81-м Виктор Цой, в 82-м — Петр Мамонов, в 83-м — Жанна Агузарова, в 84-м — ну это уже пик был — Саша Башлачев. Все время какие-то фантастические открытия. Я реально был первым слушателем этих людей, и потом им как-то помогал, и продвигал их, и восторгался ими. Вся их история — это была моя жизнь. Сейчас этого нет. И музыка не важна. И огромных новых талантов нет. И все это мне просто стало скучно.
— Может, для кого-то Земфира — то же, что для вас Башлачев?
— И да, и нет. С одной стороны, я, несомненно, стал немного старше с тех пор и, может быть, утратил какие-то качества восприятия. С другой — я не думаю, что потерял так много. Скажем, сегодня, когда я слушаю Башлачева или Цоя, у меня так же мурашки по коже. Когда я слушаю Земфиру, то температура нормальная. Может быть, это из-за того, что я — мужчина и мне пятьдесят, а не девушка, которой двадцать. Но, полагаю, артисты на самом деле измельчали. И Земфира — не исключение.
— Я читала ваши статьи — вы ни о ком хорошо не пишете. Кроме, пожалуй, Алены Свиридовой — крестной мамы вашей дочки.
Алена Свиридова — это просто моя подруга. Кроме того, она — талантливая. Недооцененная нашей публикой. На самом деле я уже не помню, когда в последний раз писал что-либо об Алене. Но я очень часто восторженно отзываюсь о некоторых наших ребятах. Например, об Илье Лагутенко — последние два альбома «Мумий Тролля» мне очень нравятся. И Шнурова люблю: и записи его мне интересны, и человек он очень колоритный. Есть замечательные артисты. Но все они знакомы мне давно. А новых — чтобы дыхание перехватило — таких нет.
— Сколько часов в день вы слушаете музыку?
— В среднем слушаю за неделю 50 новых альбомов. Я ведь делаю две радиопрограммы, еще приходится писать рецензии, а некоторое количество слушаю просто из любопытства. Так что делаю это постоянно и предпочитаю ночью, когда ничто не отвлекает.
— Вам диски в основном дарят?
— И дарят, и присылают, и покупаю. У меня в среднем уходит от $300 до $400 в месяц на покупку новых пластинок.
— Покупаете на «Горбушке»?
— Никогда. За границей или по Интернету. Редко — в наших магазинах.
— У вас большая коллекция?
Слишком. В ней порядка 15—20 тыс. дисков. И они заполонили всю квартиру. Семья ропщет, и я их понимаю.
— Вы собирались выпускать какой-то новый журнал о музыке?
— Вышел пилотный номер. Это журнал «Q». Известное английское издание. В пилотном русскоязычном номере процентов 80 — наши материалы. Но, увы, во время маркетингового исследования мы столкнулись с тем, что рекламодатели не проявили большого интереса к музыкальному журналу. Если бы он был попсовой направленности, возможно, рекламы было бы больше. Но мне совершенно неинтересно запускать попсовый журнал для подростков, где будет сплошь светская жизнь, постеры и сплетни. Хотелось делать качественный музыкальный журнал. Поэтому на время проект решено отложить.
— У меня в свое время вызвало какой-то внутренний диссонанс, когда вы, человек оппозиционный, диссидент, оказались... даже не то чтобы в «Плейбое», а вообще в мире глянцевых журналов.
— С «Плейбоем» я начал работать в 1994 году. Не помню, чувствовал ли я себя тогда диссидентом, при том что расстрел парламента в 1993 году меня шокировал. Но в отличие от сегодняшней ситуации, когда я отчетливо ощущаю себя в оппозиции к нынешней власти, тогда во мне боролись разные чувства. Я был в смятении по поводу того, как мне воспринимать ельцинскую Россию. Кроме того, «Плейбой» — журнал, который в свое время был революционным, это не просто глянцевый ширпотреб. Мне было интересно приложить руку к знаменитому, скандальному, некогда более чем бунтарскому бренду. И когда я делал «Плейбой» для нашего рынка, то старался, чтобы он был больше похож на американское издание 50—60-х годов, нежели на глянцевые журналы 90-х.
— Вы всегда говорили, что эротическая составляющая в «Плейбое» — не самая важная.
«Плейбой» — журнал для нормального мужчины. И секс в нем должен занимать примерно такое же место, какое и занимает в жизни подобного человека. Ни сексуально озабоченного бабника-сперматозавра, ни гиперпослушного подкаблучника, а нормального мужчины. Что касается места секса в моем временном бюджете... Скажем так, секс для меня не настолько важное понятие, как отношения с женщинами. Я человек скорее романтический, нежели сексуально озабоченный.
— То есть вы — не плейбой.
— Смотря кого считать плейбоем. Спортивный секс — кто кого больше трахнет — меня никогда не интересовал. Мне всегда были любопытны глубокие событийные отношения с женщиной. При том что я был влюбчив, изменял своим возлюбленным, крутил по нескольку романов одновременно... Тем не менее я всегда был искренен со своими вожделенными дамами в том смысле, что действительно испытывал к ним чувства. И мне хотелось, чтобы все было красиво, а не как у кроликов. В этом смысле, очень может быть, я и не плейбой. Кроме того, я категорически не согласен с тем, что у нас через запятую перечисляют такие понятия, как секс, наркотики и насилие. Если к наркотикам у меня отношение неоднозначное, к насилию — стопроцентно отрицательное, то секс — это прекрасно, продолжение любви, не будь его, никого из нас не было бы.
— Телепередача «Кафе Обломов» была вам к лицу...
— У нее было два финала. Один — на НТВ, другой — на РТР (там программа просуществовала год). Энтэвэшный финал — история печальная, но неизбежная. На канале всегда существовал приоритет новостей. Вспомните: «Новости — наша профессия». Евгений Киселев и его новостийная команда — это была белая кость, люди, под которых все делалось. Потом были как бы профессионалы второго уровня: кинопоказ, спорт, игровые шоу, приносящие большие деньги. Самыми низкими из всех проектов были музыкальные программы, которыми я и заведовал. Моя авторская программа в сетке постоянно сползала. Вначале — в 23.20 , потом — в полночь, потом — в 0.30, в конце концов после каких-то спортивных соревнований — ненавижу спорт! — где-то в третьем часу ночи. Я скандалил и в результате поставил вопрос ребром: или программу возвращают в нормальное время, или я ухожу. Так как мое требование проигнорировали, мне оставалось уйти, чтобы не выглядеть смешным.
Что касается «Кафе Обломов» на РТР, то в общем-то программа была на излете. У меня самого уже не было куража, делалась она другой командой, и все это было не настолько уютно и по-свойски, как на НТВ. Я и сам начал ею тяготиться и прикрыл исключительно по своей инициативе. Как и программу «Признаки жизни» на REN TV. Частично это связано с финансированием — ее одно время спонсировал мой приятель Олег Тиньков. Но я почувствовал, что наши отношения начинают из-за этого портиться, и предложил ему: «Давайка лучше, Олег, мы с тобой останемся хорошими друзьями, чем напряженными деловыми партнерами».
— Если бы вам, как в юности, предложили бы поработать диджеем?
— Время от времени я и сейчас работаю диджеем, и мне очень нравится. Раза три-четыре в году — на каких-то экзотических мероприятиях. Один раз я играл на вернисаже в подземном переходе под Садовым кольцом. Несколько раз — в иностранных посольствах на вечеринках, абсолютно бесплатно.
Иногда выезжаю с диджей-программой за границу. Это и Лондон, и Берлин, и Швейцария, и Эстония, и Сибирь. Обычно у меня дискотеки с этническим уклоном, скажем индийские, арабские. Еще есть у меня русская дискотека. От Муслима Магомаева до группы «Ленинград». Народ угорает.
— Вы снимались в картине «Ночной дозор-2»?
— Я там играю кого-то темного. Вампира. Там компания была хорошая, в таких фильмах сниматься готов. Потому и снялся в «Ночном дозоре-2», что все съемки представляли собой большую разгульную банкетную оргию темных сил. Соответственно, я там был окружен своими светлыми друзьями и знакомыми. Мы выпивали, закусывали, веселились и куражились.
— Уже несколько лет вы — образец примерного семьянина. Расскажите о семье, о дочке Александре, остается ли на нее время?
— Вопрос нужно ставить противоположным образом: помимо дочки, остается ли у меня время на что-то еще. Она — главный человек в моей жизни. Все мое самое лучшее, счастливое, эмоционально наполненное и интеллектуальное времяпрепровождение связано с общением с дочерью.
— То есть она из вас веревки вьет?
— Ну... глядя со стороны — да. Но на самом деле это добровольный обет с моей стороны.
— Что вы ей дарите? Все, что она захочет?
— Нет... Однако в результате она получает все, что хочет. И я, и жена стараемся дарить ей какие-то интересные, небанальные подарки. Сейчас, правда, ее все-таки
«пробило» на Барби. Мы продержались до поры, когда ей стукнуло пять с половиной. Потом ей просто стали дарить Барби другие люди. Но все равно животных она любит больше, чем Барби. К тому же она очень творческая девчонка: рисует, лепит. Она ходит во дворец пионеров в кружок по лепке и приносит оттуда такие собственноручно сделанные произведения, что я, взрослый человек, никогда не смог бы сделать ничего подобного.
— Музыку дочка слушает?
— Не очень жалует. Любит, но не отдает ей приоритета.
— У вас была коллекция живых жаб и вы ее кому-то подарили из-за ребенка?
— Да, у дочки началась аллергия. А теперь существует коллекция искусственных жаб, и то я отнес ее на работу. У нас сейчас две собаки. Лабрадор Ланцелот и скотчтерьер Черчилль. Кроме того, квартира у нас практически коммунальная, поскольку живет еще семья шиншилл — Шинш и Шила и их дети — Сильвестр и Лола. По-моему, единственные гипоаллергенные животные, поскольку от них нет запаха вообще. Шиншиллы наши уже принесли две пары младенцев. Одну пару жена Марьяна подарила, теперь думаем, кому бы подарить Сильвестра и Лолу, поскольку им уже исполнилось три месяца и пора начинать жить взрослой жизнью.
Комменты