Нина Карлссон и ее музыканты записали второй студийный альбом - «Хамелеон». Запись проходила в Петербурге, на студии Galernaya 20 с июля по сентябрь 2013 года. Все песни исполнены на двух языках — на русском и на английском, потому альбом и получил название «Хамелеон». Это своего рода музыкально-лингвистический эксперимент: как говорят музыканты, им самим интересно, как прозвучат песни в зависимости от выбранного языка.

Только что вышел сингл «Танцевать». А вообще выпускница композиторского факультета Санкт-Петербургской консерватории успела многое: записала дебютный альбом на студии Ильи Лагутенко с саунд-продюсером Павло Шевчуком, выступила на фестивале Стереолето и Усадьба Джаз, Коктебель Джаз, дала множество сольных концертов в больших клубах России, Прибалтики, Германии, Украины. И даже спела дуэтом с Антоном Севидовым и Александром Гордоном.

14 ноября Nina Karlsson представит альбом «Хамелеон» в московском клубе «16 тонн», а 26 декабря в Театре им. Мейерхольда пройдет презентация DVD.

- Как вы пришли к такой смеси джаза со всем на свете вперемежку? Кто-то подсказал или душа напела?

- Делаю музыку, не задумываясь. И уверена, что это правильно. Думать надо было, наверное, тогда, когда я что-то читала, слышала… В моем случае влияет абсолютно все, что соприкасается со мной. Ваш вариант «душа напела» подходит, но в моем случае – вся моя жизнь напела…

- Изобрести новый жанр сейчас практически невозможно. И у вашей музыки была масса предтеч, и на Западе, и у нас. А как вы пришли к ней?

- Я занимаюсь музыкой с детства, и классикой – с детства. Родители меня отправили в музыкальную школу, потом я училась в музыкальном вузе, потом я продолжала работать в музыке – я писала музыку для чего угодно. С другими жанрами я была вяло знакома, на мой взгляд, - не больше чем любой, кто вертится в музыкальных кругах, и в курсе музыкальных событий. Я всегда хорошо знаю, что именно мне близко. Но что послужило катализатором для того, чтобы получилось то, что получилось, - мне определить сложно, потому что я люблю то, чем занимаюсь. Да, я разбираюсь в этом, следую своему чутью, ощущению себя как формы жизни, имеющую способность мыслить. Все дает мне пищу для размышлений. Но есть и то, что я не совсем понимаю, но мне это интересно своей магической стороной.

- Российские музыканты обычно не магией занимаются, а берут западные первоисточники, да и перепевают их на русском. У вас такого не было? Вы ничего не крали?

- Нет. У меня никто не крал, и я ничего не крала. Это так прекрасно. Я с этой вороватой стороной жизнью ни разу не соприкоснулась, надеюсь, что этого и не произойдет. Уверена, что это неплохой способ существования (улыбается).

- Но вы же наверняка наслушались Регины Спектор. И куча других имен.

- Не наслушалась. Через много лет я услышала песню Регины Спектор Apres Moi, и еще пару ее треков. Я запоминаю, что я слушала, потому что новую музыку мне показывают в гостях, друзья что-то скидывают, - хотя я этого не очень люблю, но сопротивляться бесполезно. Могу услышать в фойе отеля, на фестивале, на улице, в транспорте. У меня хороший слух, и я хорошо слышу то, что играет в плеере у прохожих.

Меня вдохновляют любые звуки. Я бы не хотела сказать, что лай собаки – но можно сказать и так. Скрип ботинка о лакированный пол, например.

- Забавно, что так говорят многие композиторы. Шнитке или Губайдуллина, скажем.

- Хорошие, достойные примеры. Но у меня еще и текст, и мелодия.

Nina Karlsson

- Кстати, о тексте. Почему вы вдруг стали петь именно по-английски? Есть Сергей Лазарев, которого за это гнобят, и на концертах сладкоголосому певцу публика не в состоянии подпеть.

- Мне подпевают. И на английском, и на русском. Что приятно – могли бы не подпевать, а ведь озаботились люди, запомнили текст.

На самом деле, английский – дело случая, не более того. Если бы у меня были под рукой русские стихи, я бы сделала фристайл на русском. А у меня был Джеймс Джойс. И потом я сделала еще несколько песен на английском. Так случилось, что за полчаса мне пришлось написать пять композиций, а я хотела некоторой цельности.

Я не очень дружу с логикой, которая кажется оптимальной для совершения действий. Ну и ладно. Зато я могу с уважением относиться к своей английской лирике. Это неплохие стихи, на 100%. Мне приятно их читать, там глубокие мысли, хотя я весьма придирчива к словам. И к русской лирике я очень требовательна. Заранее, когда я что-то пишу, то стараюсь, чтобы это не было ужасным. Я себя умоляю – пожалуйста, только не как большинство пишет, пожалуйста, зачем еще в мире множить чепуху.

- Мне показалось, что когда вы запели по-русски, вам менее комфортно в этой языковой среде.

- Нет, это неправда, мне очень нравится! Я же работаю с текстом, постепенно. От миниатюры иду… не к большой форме, но чуть менее миниатюрной миниатюре. Сживаюсь с этим языком.

Я пользовалась русским языком в детстве, когда сочиняла. Переслушала свои детские кассеты, и обнаружила, что там много песен на русском. Я делала так, оказывается! Но мне не было страшно и до того, как я вспомнила о детских сочинениях. Ничего страшного. Если тебе есть, что сказать – это легко выходит из-под пера. И не стыдно, потому что нечего стыдиться. Это же здорово. Я очень хорошо понимаю свою степень ответственности.

- Сейчас получается так: напишется по-русски, будет по-русски. Напишется по-английски, будет по-английски. Так?

- Да.

- Нет желания полностью уйти в русскоязычную стихию?

- Тут вы возвращаемся к вопросу о том, что я не передираю чужую музыку, не использую чужих композиционных решений. И я точно никогда не приму решение, что буду писать песни только на одном каком-то языке. Или регламентированное количество строк. Или на строго определенную тематику.

Этого не будет никогда, потому что я делаю все, чувствуя себя волшебницей. Становиться машинкой для написания текстов – нет. И для моей команды это неприемлемо. Они подобрались сейчас все такие замечательные… Хорошо мне с ними работается.

- Вы выложили в интернет видео с тремя новыми песнями «Live at Galernaya 20». Это надо было понимать как первую весточку нового альбома?

- Ой, нет. Я пока пытаюсь понять, какие мы берем в альбом, какие не берем. Некоторые песни, которые я пою, будут на альбоме – но не факт, что именно эти. С этими я пока разговариваю, думаю про них. В новом альбоме будет такая вещь, не буду называть какая, которую не делает никто – а я вот сделаю!

- На этом видео записан ваш новый состав. Мне показалось, что они играют энергичнее, в песнях добавилось бодрячка…

- Это просто я ожила! И звук другой. Музыканты хорошо меня понимают, и поддерживают меня в достижении того результата, который должен быть. Я нарисовала, показала – сшили, и хорошо носится. Они меня понимают, и не дают панка в песнях, где запах колокольчиков, - для примера.

- Где для вас грань между песнями для широкой аудитории и песнями для избранных?

- Думаю, я сама не в силах этого определить. Я знаю, где начинается пошлятина для меня, и где начинается высокое искусство. Где масс-маркет и где то, что я берегу для своей души. Хотя физически слушать мне обычно и не надо, я хорошо помню музыку. Свои предпочтения мне понятны. Раз уж я пишу музыку, я хочу, чтобы ее любили. Свою музыку пошлой я не назову, но и масс-маркетом ее назвать нельзя. С другой стороны, это и не поток из шороха листьев, тишины, шелеста переворачиваемых страниц книги – как это делают современные композиторы. Мое творчество – не для узкого круга избранных. Оно для души. Но для хорошей души. Для светлой души. Для того, чтобы вызывать светлые эмоции.

Я же проводник того, чем я являюсь. А я примерно знаю, кто я. Как выглядит вкус некоторой части общества – люди с развитой умственной деятельностью хорошо себе представляют. Повлиять на эту махину? Можно, наверное. Посмотрим, чем все закончится. Мне кажется, в целом что-то сделать можно. А это неплохо, когда можно что-то сделать. Хотя бы попытаться. Немножко, где-то.

Получайте музыкальные новости первыми в Telegram!

- Где лимит вашего перфекционизма? Скажем, Макаревич говорил, что играет сейчас джаз, потому что еще в 70-е годы сочинял свои хиты в джазе, но тогда не было у него джазовых музыкантов. Вы мечтаете сыграть с симфоническим оркестром? Или играете с нынешними музыкантами только потому, что у вас нет симфонического оркестра? Или вы мечтаете о совсем другом?

- Мне, конечно, важны средства, которыми я воспроизвожу то, что мне хочется. Я люблю петь. Я включаю иногда записи 4-летней давности, и обнаруживаю, что все было неплохо уже тогда, хотя в то время мне казалось, что все абсолютно ужасно. Я люблю писать музыку. Эта музыка – продолжение меня. Мне помогают делать это люди, которых я выбрала, которым я абсолютно могу доверять. Работа у нас идет именно потому, что я почувствовала их, как своих.

Когда мы говорим о симфоническом оркестре, или о том, чтобы исполнять джаз с оркестром, - результат мне заранее понятен. Это может быть сверхъестественно здорово, но на этом моя часть перфекционизма заканчивается. Оркестр – огромная машина. Я не видела, пожалуй, такого оркестра, где все работало бы так, как надо. Нужно быть невероятно даровитым дирижером, который в каждом зажжет искорку. Нет, искорка ужасное слово. Зажжет пламя. Так вот, результат может быть очень хороший, а может быть – нет. Это большая мера ответственности – работать с большим количеством людей.

Я беру сейчас людей не количеством, а так, чтобы было максимально близко к тому, что я хочу. Да, мне хочется порой увеличить все это визуально, отказаться от искусственных инструментов…

Я была воспитана в классической музыкальной школе педагогом, продолжателем школы Павла Алексеевича Серебрякова. Понятие интерпретации для меня – что-то особенное. Меня с детства учили – почувствуй музыку! У меня всегда дрожали пальцы, когда я играла. Я только недавно избавилась от дрожи в голосе. Я всегда слишком много волновалась за то, чтобы все было именно так, как надо. Я иду вперед, и моя музыка идет вперед, - не количеством музыкантов надо пробавляться. Я наслаждаюсь тем, что происходит. Когда щемит на сердце от того, что ты делаешь. Когда мне понадобится оркестр, я постараюсь сделать так, чтобы все так же работало. Когда люди в зале встают с мест потому, что не могут не встать. В такие моменты это для меня победа. Даже не победа, а радость, счастье.

- То есть вы играете сейчас с эстрадными музыкантами, потому что…

- А, вы именно про классику спрашиваете? Это мне интересно. Я много чего себе не позволяла, - мне страшно, и как перед новой страницей – что там будет? Я не понимаю, как я пишу, но я слышу – вот одно, а тут другое. И наверняка мне потребуется когда-нибудь и оркестр. Это будет интересно! Новые люди... Интересно, чем все это может закончиться.

- Маститые рок-музыканты часто играют с оркестрами. Но те чаще звучат, как одни большие клавишные.

- Да, это часто бывает. Оркестр для картинки. Для обмана тех, кто не понимает в этом. Звука нет, а сцена полнится…

- Я поэтому и спрашиваю. Мне кажется, что ваши песни отлично зазвучали бы не в джазе, не в роке, а с классическим камерным ансамблем.

- Я их, честно говоря, не вижу как джазовые до конца. И не вижу, как классические. С моим новым составом изменилось ощущение. Меня слушают, я могу задать тон, и я понемногу прихожу к тому, что я хотела слышать на собственных концертах. Они и не роковые, и не совсем уж джазовые, - они скорее мюзикловые. Такие номера хорошо бы звучали в какой-либо постановке. Ну, я никогда и не скрывала, что для меня это самая естественная среда. Я не люблю пустотелые мюзикловые номера, где есть голос и какая-то музыка на заднем плане, как жижа. Я люблю красивые мюзиклы. И в классике я люблю барокко. Для меня это маяки, на которые я ориентируюсь, когда плыву.

- Сейчас мир музыки словно истощился на мелодии…

- … А посмотрим!

- Прошло первое десятилетие этого века. И где они, мелодии?

- Ой, я не могу сейчас вспомнить… Есть такие! И рано еще судить – иногда проходят десятилетия или века, пока начнут ценить те или иные мелодии. В классике много таких историй. А я себя чувствую отчетливо только с десятых годов. Это такой волчок, и сейчас у меня – более крупный волчок. Хотя я еще такая маленькая… Обо мне еще совсем равно судить.

- Я даже не о вас… Я про ваше мнение.

- Понимаю. Но я имею мужество признаться, что о многом хотела бы судить позднее. Я могу высказать свое мнение, а потом над ним посмеюсь, потому что ничего ужасного я не говорю, - просто забавно будет. Это мило, как перечитывать свои детские или юношеские тетради. Вот люди ведут сейчас «Живые журналы», а потом спустя время открывают их, и за голову хватаются. От смеха животики надрывают. Такое чудо, что память предоставляет нам возможность умилиться.

- Хорошо, хочу подколоть вас еще на одной теме. Бытует мнение, что большой артист, по-настоящему большой артист…

- … Вы спрашиваете меня об этом? (улыбается)

- … Большой артист всегда создает целую гамму образов и настроений. И спрашиваю вас, потому что мне кажется, что вы в своих песнях раскрываете очень узкий срез эмоций – мечтательность, романтичность. Где у вас бешенство, нервотрепка, истерика, скандализмы?

- Я не бываю в бешенстве никогда. Честно. Нервотрепка? Есть прямо сейчас, перед концертом. А бешенства нет. Даже когда последний день Помпеи, меня довести невозможно. Я с юмором отношусь к этому. Что касается остального – мне кажется, я полностью воплощаю все, что есть во мне.

Страсть? Она есть.

Любовь? Это мое.

Смех? Это мое.

Горевать? Мое.

Проходить через какие-то сложные для себя моменты? Есть. Я не вру, я не беру из ниоткуда.

- … Веселиться?

- Да, это мое. Более, чем мое. До последнего! Нет, все в полном порядке. Если говорить, сколько я занимаюсь любимым делом, это еще не вечер. Это как заводишь семью, и что-то в ней происходит, растет – годами. А у меня появился мой ансамбль, я занялась этим недавно, и делаю все небыстро, но понимая, что происходит. И мне интересно. Я же не на школьном уроке, где есть задача и ее решение. Мне нужно попадать в то яблочко, которое именно мне хочется. Я не наивная, я понимаю, что такое чрезвычайно редко кому удается. Ну и что? Зато я такое удовольствие получаю, когда все получается или почти получается, или даже не получается, но я интуитивно знаю, что есть решение!

Так и в жизни можно понимать, что с тобой происходит, и постепенно достигать поставленных тобою задач. Я хотела бы позволить своему внутреннему миру позволить делать то, что он делает сейчас, делал ранее и будет делать далее, скорее всего. Мне так хорошо от этого! Я чувствую, что никакой неправды у меня между тем, что происходит и что должно происходить, нет. Класс! То, что надо.

Я понимаю, в жизни может случиться так, что у меня не будет такой возможности. Может быть, вообще времени ни на что не будет. Так бывает.

И зачем тогда себя сейчас ограничивать? Нет!