Именно таким предстал на московском рок-сцене в середине 80-х дуэт Андрея Якушина и Сергея Бананова-Тененбаума с умильно-ностальгическим названием «Прощай, молодость»!» И мало кто знал, что в душе-то юноши самые настоящие панки, только вот играть панк-музыку у них как-то не сложилось.
Однако панковское начало дало о себе знать 25 лет спустя, когда вокалист Андрей Якушин собрал коллектив Fakel, играющий киберпанк с электронной основой. Ныне группа изредка выступает и готовит дебютный альбом.
А дуэт «Прощай молодость»!», как оказалось, вскорости тоже ждет чудесная реинкарнация. Коллектив, не подававший признаков жизни вот уже 10 лет, возродится на III Фестивале куртуазного декаданса «Бархатное подполье», который пройдет 15 февраля в московском клубе «1-я Библиотека». В преддверии этого исторического события мы беседуем с Андреем Якушиным о панке, декадансе и о прославленных рок-героях 80-х, со многими из которых он был знаком лично.
- Андрей, стало быть, в рок-движение вы пришли именно панком…
- Это был далекий 1983 год. Возникла группа ВИА «Молодость». Но это был не совсем панк-коллектив. Людей, из которых она состояла, раздирали противоречия. Один хотел играть электронную современную музыку, «нью вейв» - это, собственно Александр Яковлев, который позднее и воплотил свою мечту, создав сначала технопоп-группу «Биоконструктор», и затем «Био». Другой человек хотел делать тяжелую изощренную музыку - Вова Гуськов, гитарист, который играл потом в «Николае Копернике», а сейчас живет в Бельгии и работает саунд-архитектором. Кстати, он сейчас и принял участие в альбоме проекта Fakel, прописал все гитарные партии. Барабанщик хотел играть джаз. Тененбаум тяготел к хард-роковым вещам на тот момент. А мне хотелось играть панк умный, ироничный. В этом смысле хорошим примером был для меня немецкий коллектив Trio. Кстати, современные The Tiger Lillies очень похожи на Trio… Так вот, из-за этих противоречий наш проект разорвало в разные стороны, и панка никакого из этого не получилось. Потом был проект «Ответный чай», куда также входили Тененбаум, Бондаренко, Гуськов, Яковлев.
- Как получилось, что после панк-эстетики вы пришли к изысканным, рафинированным и при этом ироничным романсам под рояль – группе «Прощай молодость!»?
- «Прощай, молодость!» - это тоже панк-эстетика. Если взять панк, и отрезать от него все лишнее – получится «Прощай, молодость». Уже то, что мы играли на одном фортепиано, в то время когда все приходили с гитарами, мощными синтезаторами, задействовали барабаны – было само по себе панковским подходом к делу. Под панком в музыке я понимаю все, что нестандартно, все, что разрушает определенные клише.
«Прощай, молодость!» - это тоже панк-эстетика
- А образы, которые в этих песнях возникали, чем навеяны? Уж явно не реалиями социальных катаклизмов перестроечного времени…
- Это образы в достаточной мере клишированные, картонные, образы Мальвины и Пьеро, которые в голове у нас засели со времен Вертинского, наверно, во многом из детского возраста. Была такая девушка – Зинаида Гиппиус. Весьма тенденциозная. И она написала, наверно, самое первое панковское стихотворение:
Страшное, грубое, липкое, грязное,
Жестко тупое, всегда безобразное,
Медленно рвущее, мелко-нечестное,
Скользкое, стыдное, низкое, тесное…
И так далее. Это 1904 год, заметим. Когда мне было лет 14-15, я очень любил ее стихи. Можно сказать, что эти образы шли оттуда, из Серебряного века. При этом мне никогда сильно не нравился г-н Блок, гораздо ближе был Бальмонт. Хотя вот в проекте Fakel мы на стихи Блока даже написали песню – но не потому что с особым пиететом отношусь к нему, а просто музыка на этот текст у меня уже в голове звучала.
- Так же, наверно, получилось и с песней «Мишка», которую вы написали на стихи Агнии Барто?
- Когда я показал это одному креативному директору, он сказал одно слово: «Жестко». Потом добавил: «Это очень жесткий стеб». А клип, на самом деле, должен был быть там еще жестче. Это вообще песня про одинокого партийного работника, спившегося, попавшего во времена перестройки. Потом он превращается в девушку, которую, в общем-то, все используют.
- Но возвратимся к дуэту «Прощай, молодость!»… Как восприняли его тогда тогда в рок-сообществе?
- На ура! В декабре 1987 года мы замечательно выступили вместе с панк-коллективом «Чудо-Юдо», на каком-то сборном концерте. И тут мы вышли. Все из себя такие чистые светлые. С розой, но пластмассовой.
- Что этот символ значил?
- Фальшивые чувства, эмоции. Они вроде есть, но картонные, ненастоящие, искусственные. Как фальшивым было и все то советское время. Причем особенно было цинично, когда песни «Прощай, молодость!» исполнялись в «красных уголках» для передовиков производства. А это было, причем в большом количестве! На первых рядах сидели женщины преклонного возраста и пускали слезу. Это было очень цинично с нашей стороны! Потому что мы просто стебались. А нам дарили цветы - настоящие, разумеется, не пластмассовые. Но потом произошла метаморфоза. Песни, которые были фальшивыми, превратились в настоящие. В 1989-90 годах я вдруг почувствовал, что пою от первого лица, а не от второго. Но это продолжалось недолго, и потом вообще перестало хотеться это делать.
- Почему?
- Потому что чтобы все это воспринимать, нужно обладать, наверно, все-таки каким-то начальным культурным багажом, которым основная масса зрителей, слушателей, похвастаться не может. В какой-то момент мы почувствовали, что это все в никуда. Но тем не менее этому предшествовали получасовые выступления перед 10-тысячными Дворцами спорта, перед такими мегазвездами того времени, как Газманов, «Мираж», Рома Жуков. И людям это нравилось. Конечно, не бегали сотнями, не просили автографа, но, как это ни цинично будет сказано, свои два букета цветов мы с концерта срывали.
- Как в вашу компанию занесло Романа Рябцева из “Технологии”?
- Он был клавишником в “Прощай, молодости”. Один из трех. Коллектив “Прощай, молодость!” существовал всегда как дуэт, но клавишники менялись. Сначала играл Тененбаум, потом Сергей ушел в “Бригаду С”, и его заменила его жена Света Штейнгардт. Потом они уехали в Израиль, и Александр Яковлев мне привел Рому Рябцева. И он стал играть эти партии. Был еще четвертый человек – Саша Валуев, но недолго... А Рябцев был тогда совсем юным – лет 18-19. Но мысли его музыкальные в тех песнях хорошо посеяны, скажем так. Как некоторые мысли “Прощай, молодости” нашли отражение в “Технологии”.
- Какая публика тогда ходила на “Прощай, молодость!”?
- Продвинутая, назовем так. Ну, в общем, рок-н-ролльная публика. Сегодня человек пойдет на “Аквариум”, завтра – на “Прощай, молодость!”. И – что мне всегда нравилось – наиболее благодарной публикой оказывалась та, что приходила на наши совместные концерты с “Коррозией металла”.
- Ого! Даже так?
- Да, мы довольно часто играли, как, впрочем, и на других металлических сейшенах. Паук – стебщик просто ломовой! До Жириновского еще просто номер один был! Серега – умнейший парень. Однажды он мне предложил: «А давай вместе в одной концерте сыграем!» И это был блеск, просто лучшее, что мы когда-либо делали! Народ просто плакал.
- Андрей, можно сказать, что музыка всегда у вас оставалась на уровне хобби?
- Конечно. Это было увлечение.
- И проект Fakel тоже?
- Да, чтобы сказать себе: вот это я сделал, завершил вот такой этап, точку поставил. Как прореагирует публика, абсолютно не важно. Важно, чтобы прореагировала. Я люблю провокации всякие разнообразные. Скажем, мы придумали в рамках проекта Fakel съемки римейка на культовый фильм “Приключения желтого чемоданчика”. Он вышел в 1970 году и предвосхитил, я считаю, такие фильмы, как “На игле” и другие фильмы про наркотики. Там доктор потерял чемоданчик со всевозможными пилюлями, и этими пилюлями и порошками пользовались всякие разные люди и приобретали храбрость волшебную, веселье. Мы придумали свою версию. А чтобы снимал фильм Андрей Звягинцев - как человек, получивший много призов и т.д. Идея была такая: Богдан Титомир, мой приятель хороший, должен быть играть этого дедушку, я хотел сыграть роль летчика, а еще мы нашли внука певца Тыниса Мяги – сыграть мальчика. Такая была история.
- История получилась?
- Ну, она в процессе.
- Андрей, на ваш взгляд, как видоизменяется в нашей стране рок-музыка – не с точки зрения музыкальной, а как определенная мировоззренческая система? Вот в 80-е люди, которые начали этим заниматься, оказались своеобразным рупором поколения...
- Да, Причем рупоров было несколько. Были “Машина времени” и “Воскресение”, которые, условно говоря, были чистыми, светлыми, печальными и задумчивыми, а было “Кино”, которое вдруг неожиданно, внезапно и совершенно непонятно для меня стало рупором поколения. Все начали фанатеть. Хотя были такие обычные ребята, которые, в общем-то плохо, особенно поначалу, играли.
- Юрий Анйзеншпис немалую роль в их раскрутке сыграл.
- Ну да, он что-то сделал, хотя без него было бы лучше… В общем, симпатичные были ребята: Цой, “Рыба” и примкнувший к ним Каспарян. Особняком совершенно стоял Густав (Игорь Гурьянов – барабаны, вокал – прим. ред). Это была просто такая икона стиля. На него все хотели равняться, он считался культовым персонажем. Считалось, что именно так должен выглядеть человек “новой волны”. “Африка” тоже был законодателем стиля. А Цой… всего лишь пел песни под гитару. Ну да, они играли симпатичную музыку. Крупный успех был, когда они выпустили альбом “Это не любовь”, это было настоящее событие. Когда, помню, мы с друзьями приехали тогда в Коктебель, песня “Это не любовь” пелась постоянно. Потом уже киношники сделали из Цоя такого героя поколения. Появился фильм “Игла”. Потом Соловьев снял “Ассу”.
Для меня все это было, мягко говоря, странным. Почему Цой? Настоящим рупором поколения для меня всегда был Майк Науменко. Чувствовалось, что еще чуть-чуть – и Майк станет суперзвездой. Он писал песни, понятные абсолютно всем. Гремел “Телевизор”, который был суперизвестным на то время – вот вам еще один рупор. А сейчас, хоть группа и существует, “Телевизор” не знает никто. Был “Аквариум” – такой из потусторонний мир, из которого все и произростало. И был яростно мной лично нелюбимый Шевчук. Честно говоря, я этого персонажа с самого первого раза, когда я его увидел в 1982 году, не приемлю, и до сих пор.
- За что?
- Вот это тот самый “русский рок” в самом что ни на есть отрицательном смысле этого слова. Дурно пахнущий, шаблонный. Человека как по определенной колее с 1981 года несло, так он по этой колее и едет. Ничего интересного. Все вторично!
И оказывалось, что чем вторичнее ты, чем более шаблонные вещи поешь, тем популярнее оказываешься.
- По-моему, вот сейчас, в нынешних временах, молодые рок-музыканты как раз и делают себе карьеру на вторичности, на том, что они на кого-то там модного похожи, являются таким его русским, скажем, аналогом.
- Да, сейчас это просто коммерция. Схема проста: если ты не популярен, ты не зарабатываешь денег. Если не зарабатываешь денег – на хрена ты этим занимаешься? Рок-музыка стала измеряться именно этим. А еще тем, какая у тебя машина, какая дача – в общем, насколько ты “крут”. Это смешно!
- А как у вас получится альянс с Алексеем Рыбиным из “Кино” ? Ведь название Fakel, насколько я знаю. придумал он.
- Альянса никакого не было. Более того – я думаю, он вообще не вспомнит мое имя. Ситуация была очень простая. Мы просто ехали вместе ночью в электричке в Питер, и пили. В 83-м году, по-моему. Ну и раз пять так вместе потом выпивали. А он тогда сказал: “Я ухожу из “Кино” и буду делать панк-коллектив под названием “Факел”. Вот и все. А мне очень понравилось название. И я его позаимствовал спустя 25 лет.
- А он не знает об этом?
- Пока нет, наверно. Он сейчас известный писатель. Если придет за авторскими правами, то думаю, мы договоримся (Смеется). “Факел” – слово такое емкое, особенно для 83 года.
- Типа “из искры возгорится пламя"?
- Что-то в таком духе. Но сейчас его можно интерпретировать так, как это делает моя жена: Fake L – “фальшивая L”. Реминисенция со “Сладкой N» Майка. Если мы говорим о том, что все чувства фальшивы, все эмоции надуманны, все вторично, это самое правильное название.
Владимир ПРЕОБРАЖЕНСКИЙ, NEWSmusic.ru
Комменты