В субботу Илья Рахмиэлевич отметил свой день рождения. “МК” встретился с поэтом, чтобы передать теплые поздравления. Разумеется, не обошлось без воспоминаний, ведь жизненный и творческий путь поэта богат на события и свершения. Но как мы ни старались говорить “о разном”, все, однако, сводилось опять к Алле Пугачевой. Г-н Резник пребывает в серьезных волнениях — как поздравить Аллу уже с ее юбилеем? Ведь это должно быть и оригинально, и искренне, и интересно. “Может, удивить всех — выйти не в белом, а в черном, — иронизирует он, — Алла давно говорит мне, что пора сменить гардероб”.

Оказалось, правда, что благостное настроение сильно испорчено Евгением Болдиным, бывшим и самым “долгоиграющим” мужем Пугачевой. Его воспоминания в одном из глянцевых журналов разбередили душу поэта.

— Хорошенький подарок — в канун юбилея алкоголичкой и дебоширкой ее назвать! — возмущается Илья Резник. —Сейчас все спешат с воспоминаниями, мол, и мы были рядом да при делах. Это, наверное, нормально. Ненормально, когда это воплощается в недостойную браваду. Я ведь именно в “болдинские” годы был всегда рядом, все видел, все знаю и лгать никому не разрешу, даже Жене Болдину. Как можно говорить, что Алла не хотела от него ребенка, если он сам раньше признавался, что заставил Аллу сделать аборт, иначе это помешало бы их бизнесу! А для Аллы это была настоящая трагедия… Резануло слух и то, что он в этом интервью сделал себя великим продюсером. понятно: рядом с Аллой любой администратор мог стать королем. Он там пишет — их много, а Болдин один. Женя тут сильно ошибается.

Рядом с Аллой мог быть и Стефанович, и Болдин, и кто угодно, и ничего бы не изменилось. Дело только в нюансах и стиле взаимоотношений с концертными организациями, за что, собственно, директора и отвечали. Я считаю — неэтично, не по-мужски выпячивать свою фигуру, плакаться, что, мол, жизнь с Аллой была как “год за три”. И чего было терпеть? В чем проблема?! Бери другую певицу и иди своей дорогой! Чего мучиться-то?!

— Может, это — от любви?

— Любимых так не ошельмовывают. Странная какая-то любовь! Для Володи Кузьмина, дескать, как он пишет, отношения с Аллой были трамплином. А для тебя? Трамплинищем!

— Илья Рахмиэлевич, а что страшного в словах Болдина о бурных застольях? На Руси всегда любили выпить, а Алла была и есть веселого нрава…

— Дело в акцентах, в том, как это было сказано. У Болдина получилось грубо, без меры и такта. Его почитать — так Алла ни дня без водки не жила. Но я-то участвовал в этих застольях и подобного взгляда не разделяю. Мне за все эти годы такая трактовка даже в голову не могла прийти! В этих застольях было нечто совсем другое, там рождались новые идеи, наши новые песни. Это был своеобразный ритуал, очень глубокий по сути — после каждого концерта должна была быть разрядка, посиделка, обязательный сбор друзей. Мы старались удивлять друг друга, шутить, импровизировать, обсуждали наши дела, слушали записи. Конечно, и спиртное на столе было. Кто-то может представить это по-другому? Но Алла всегда знала свою норму. Я редко видел, чтобы она этому качеству изменяла. У нас была не потребность выпить, а потребность общаться. Мы были связаны одной работой, одной идеей. Для этого надо было быть вместе, вместе ездить, плакать вместе и смеяться вместе. Даже жить на одной территории. Поэтому и родилось у нас более 50 песен, за которые не стыдно.

— “На одной территории” — это в буквальном смысле или образно?

— И в буквальном тоже. Когда я перебрался в Москву из Ленинграда в 1984-м, то шесть месяцев с сыном Максимом мы жили у Аллы в квартире на Тверской. А потом я переехал, и хозяйка, казалось, должна была радоваться, а она, наоборот, переживала страшно — что мы теряем эту нить, ежедневное общение, которое рождало эти песни, — и с Паулсом, и с ней как с композитором.

Секреты миграции

— А как у Аллы появился Паулс?

— Паулс появился сперва у меня. В 1977 году я начал писать с Раймондом для ансамбля “Эолика”, для Рената Ибрагимова, для Сони Ротару написали “Где ты, любовь”. Алла в тот год сделала превосходную запись романсов Таривердиева для “Иронии судьбы”. На каком-то конкурсе она даже пересеклась с Раймондом, но они тогда, кажется, друг другу не очень понравились. Ну, а чуть позднее, уже в 79-м, возник наш союз, триумвират Аллы, Раймонда, меня, в котором я выступил в роли своеобразного свата. Раймонд поначалу даже побаивался Аллу. Слишком разными были их темпераменты — нордический меланхолик и неуправляемая, взрывная Алла. Иногда она язвила: “Ну, и где твой хуторянин?” А я отвечал: “Он уже, Алла, наш общий, а не мой”. А потом как-то все плотно закрутилось в этом треугольнике: Москва—Питер—Рига, но в отличие от Бермудского, где все пропадает, наш треугольник рождал один шедевр за другим, хит за хитом — и “Старинные часы”, и “Маэстро”, “Ты и я, мы оба правы”, “Без меня”… Потому что было общение, мы были вместе, мы гуляли по Рижскому взморью, мы ходили к Лайме в “Юрас Перла”, смотрели, как она там в кабаре выступала, с нами были наши маленькие дети. Эта была целая жизнь и какая-то удивительная миграция.

— У вас с Паулсом и Аллой вышел и впрямь чудный союз. А на чью музыку, кстати, вам интереснее или легче было сочинять тексты — Паулса или Пугачевой?

— На самом деле Алла не оценена в полной мере как композитор, а она блистательный композитор. Песни, сочиненные ею, стоят в одном ряду с лучшими произведениями признанных и маститых авторов. Я счастлив, что мои стихи были положены не только, скажем, на музыку великолепного Раймонда, но и на музыку Пугачевой. “Три счастливых дня”, “Звездное лето”, “Как тревожен этот путь”, “Окраина”, “Лестница”, “Поднимись над суетой”, и еще долго можно продолжать. Это не просто песни. Это — шедевры. А “Скупимся на любовь”! Как она звучала на Красной площади в День Победы в 2005-м! По спине мурашки бежали, у людей было абсолютное состояние катарсиса. Я там был и все это ощущал на себе.

— Пугачева-композитор еще ведь и эстетка, не так ли? Помните, как долго она отказывалась петь “Миллион алых роз” Паулса, обзывая эту музыку и дурацкой, и примитивной?

— Более требовательной, чем к себе самой, Алла не была ни к кому другому. Что касается “Миллиона алых роз”, то они ей до сих пор не очень нравятся, но в то же время именно Паулсу она посвятила песню “Маэстро”. Помню, мы сидели в гостинице на гастролях, Раймонд прислал нам из Риги свои новые записи. Шла инструментальная пьеса. Алла взмахнула руками — вот, говорит, на какую мелодию мы напишем песню для нашего маэстро. Меня тут же осенило: она, говорю, и будет называться “Маэстро”. Отложил ужин и сразу ушел к себе в номер, потому что началось то, что известно многим художникам, — творческий зуд. Начали роиться мысли в голове, строчки, слова. Утром, часов в 6, когда закончил текст, подсунул ей под дверь листок: “Гаснет в зале свет, и снова…”

— Люди любят вспоминать, где у них, скажем, случился самый необычный секс в жизни, а у вас с Аллой, похоже, много историй о необычных местах, где родились песни?

— Могу сказать, что удовольствие от хорошей песни подчас может оказаться не слабее, чем от хорошего секса. Вспомнить есть что! Например, ехали как-то в Куйбышев (теперь это Самара) в поезде. Алла придумала мелодию. Мы сидели, ужинали долго в купе, пока я не нашел одну фразу, которая ложилась бы именно на эту мелодию, — “Жди и помни меня”. До пяти утра искали, мучились, пыхтели, чтобы нащупать ту единственную тезу, которая бы подходила именно под эту мелодию! Вымотались, словно вагон угля разгрузили. Но зато какой был кайф, какой финал, когда получился желаемый результат! Песни рождались в разных ситуациях. Иногда даже за нардами. Я научил Аллу играть в нарды, она с тех пор ни в одну поездку без нард не отправляется.

— Для тех, кто выдержал все-таки “испытание Аллой”, где “каждый год за три”, какой она человек — легкий, тяжелый?

— Она разная. Она не может быть легким человеком. Легкий человек — это легковес в боксе, он называется “мухой”. Алла — не муха. Она не только певица, а настоящее явление в нашем обществе.

— Что заставляло или помогало быть рядом с ней, когда иные не выдерживали?

— Думаю, что у каждого были свои устремления, мотивы или цели. Но превалировала, конечно, ее гипнотическая сила, эта сила и цементировала тот костяк, “ближний круг”, который и выкристаллизовался на ее “планетарной орбите”.

Ведьма или фея?

— Эта “гипнотическая сила”, знаменитый “мистический магнетизм” Аллы, о котором столько говорят, — фигура речи или правда?

— Я уже как-то рассказывал, что у меня были телепатические случаи с Аллой. Были на гастролях в Ижевске, пять концертов на стадионе, каждый вечер по 50 тысяч человек. Я выходил предпоследним номером. Передо мной Володя Пресняков пел мои песни “Стюардесса по имени Жанна” и “Странник”, а я потом читал стихи, которые заканчивались словами: “И вдохновенно выйдет к нам любимая актриса”. На пятом концерте я вдруг подумал, что как-то я неправильно читаю. Она же не любимая, а великая актриса! Ведь каждый день — полные стадионы, такой восторг, такая любовь неистовая. И я решил, что сегодня прочитаю — “великая актриса”. Выхожу, читаю: “Эпитеты, метафоры, гекзаметры и ямбы, несут певице амфоры с нектаром дифирамбов, а завтра новый пир сердцам, чуть двинется кулиса, и вдохновенно выйдет к нам…” — и хочу сказать “великая”, а говорю по привычке — “любимая актриса”. После концерта сидим, как всегда, за столом. Алла пристально смотрит на меня и говорит: “Ну, че, Илюшка, хотел сказать “великая”, да?” У меня вилка так и упала…

Или вот еще. Написали мы с Аллой романс “И в этом вся моя вина”. Премьера песни была в “Олимпийском”. Думаю, пойду посмотрю. Автору все-таки приятно первый раз услышать свое произведение. Сижу где-то на 52-м ряду, сцена оттуда выглядит как пятачок — что-то беленькое с желтеньким. Вышла Алла, начала петь, я себе под нос тоже подпеваю, дошел до второго куплета и забыл текст. И слышу невероятное — Алла внизу на сцене поет: “ля-ля-ля-ля”. Она тоже забыла текст! Захожу в гримуборную после концерта, она мне: “Что, в зале сидел, да? Повторял текст? Забыл? Я тебя очень прошу, Илюш, не ходи больше, не надо!”

— А помните ли вы, как познакомились с Аллой?

— Очень хорошо помню. Это был 1972 год, 37 лет назад.

— Как интересно! Это было еще до того, как Пугачева стала “великой актрисой”…

— А я уже написал тогда и “Золушку”, ее пела Сенчина, и “Толстого Карлсона”, его пели “Поющие гитары”, Пьеха пела “Я вернусь”. Я уже был популярный. И мы, “уважаемые авторы”, писали тогда песни ни для кого, просто с композиторами — Цветковым, Петровым — наполняли свой творческий багаж. А потом показывали звездам, когда они заезжали к нам в Ленинград на гастроли.

— Песни и тогда продавали, как сейчас, — за большие деньги?

— В те времена мы рассчитывали на авторские. Авторские защищались тогда очень строго, и это были хорошие деньги. То, что сейчас творится с авторскими отчислениями, настоящий позор. Я в месяц получаю сейчас авторских столько, сколько одна из моих звезд получает примерно за 10 минут пения в своем концерте. А раньше у нас хоть и высчитывали 70 процентов на налоги и отчисления, но даже после этого ведущие авторы — Евтушенко, Вознесенский, Дербенев — получали по 8—10 тысяч рублей. Это была целая “Волга”, и еще бы осталось на маленькую дачку. В месяц! У Рождественского даже 20 тысяч было. Это уже три “Волги”. Профессор тогда получал 600 рублей…

— И какая из ваших песен была первая у Аллы?

— Я пошел в Ленинграде посмотреть концерт джаз-бэнда Олега Лундстрема. Замечательный оркестр! И первым номером выступала девушка, молоденькая, элегантная, в шляпке, в канотье, с тросточкой. Она пела какие-то две эксцентрические песенки. Это была Алла. А у меня были с собой две песни, которые я хотел показать Галине Ненашевой. Она как раз заканчивала тот концерт. Я пришел за кулисы, увидел Аллу, говорю — Аллочка, ты мне очень понравилась, ты замечательная певица, просто класс! Она обрадовалась, говорит — ой, как хорошо, очень приятно! А я ей тут же — ну, тогда помоги показать мои песни Галине Ненашевой. Я не певец, вот и попросил Аллу напеть мои песни под гитару — для наглядности, так сказать. Ненашева назначила прослушивание после концерта в своих трехкомнатных апартаментах в гостинице “Октябрьская”. Мы пришли. Галя такая царица, королева, в номере “люкс”.

“Ну, что там у вас?” Новые песни, говорю, Галина Алексеевна, хотим вам показать. “Ну, показывайте”. Мы с Алкой встали, как ученики на экзамене, и спели: “Любовь должна быть до-оброю, мне другой не хочется…” Ненашева помолчала и говорит: “Нет, мне это не годится. До свидания”. Идем мы с Аллой понурые по мрачному “октябрьскому” коридору. Я говорю: “Алл, ну, возьми тогда себе, что ли, эту песню”. Она отвечает: “А мне тоже не надо! А чего-нибудь у вас есть другое?” Я расстегиваю замусоленный чехол от гитары, у меня там клавиры. Вынимаю один, второй, третий.

Она полистала, посмотрела и сказала: “А вот это мне нравится”. Это была песня “Посидим поокаем”. Через полтора года, в 1974 году, с этой песней она стала лауреатом на Всесоюзном конкурсе артистов эстрады. До тех пор, пока через год не появился “Арлекино”, именно эту песню она называла своей визитной карточкой, и с этой песней, собственно, Алла Пугачева была впервые показана по советскому телевидению.

— Насколько Алла образца 1972 года похожа на сегодняшнюю?

— Она была прелестная, трогательная. Мы очень сблизились, дружили, так сказать, городами — Москвой и Ленинградом. Она специально приезжала, когда у меня дочка Алиса родилась…

— А этот пресловутый магнетизм был таким же и в те годы — всех трясло, как кроликов перед удавом?

— Для меня ее магнетизм всегда был живительным. Она заряжала позитивной энергией, оптимизмом, верой, вселяла внутренний подъем, и уже с той нашей первой встречи у меня в подсознании прочно поселилась не просто мысль, а настоящая уверенность, что с ней мы сделаем что-то очень большое и значимое. Так и вышло.

— То есть звездная сущность уже проглядывалась?

— Она всегда проглядывалась. Вот история, которую нам рассказала дочка композитора Марка Фрадкина Женя. Семьи Фрадкиных и Пугачевых снимали в Рузе дачи по соседству. Фрадкины были зажиточные, а Аллина семья жила бедно. У Фрадкиных был велосипед, а у Аллы велосипеда не было. Однажды она подошла к Жене и говорит: “Слышь, богатенькая, дай на велосипеде покататься”. А Женя отчего-то возмутилась — не дам, говорит. “Смотри, пожалеешь, — ответила Алла, — вырасту, стану знаменитой, в очереди за билетами ко мне стоять будешь!” 9 лет тогда Пугачевой было. А Женя до сих пор смеется — действительно, когда выросли, она в очереди за билетами на Аллин концерт стояла. [--NEU--]

Пугачеву — в президенты

— К сожалению, с годами мы не молодеем. Как Алла, на ваш взгляд, переживает неизбежную утрату своего звонкого и фантастического голоса, который четверть века заставлял цепенеть всю страну?

— Конечно, так как в начале 80-х свои песни она спеть уже не сможет. Но ее талант и гениальность в том, что она их может спеть по-другому, и это волнует людей не меньше. У Аллы не стареет главное — ее харизма и артистическое мастерство. В прошлом году у меня был юбилейный “Вернисаж”, Алла выступала с сольным отделением. Был шквал звонков — люди в изумлении говорили, что за последние лет 10 не припомнят, чтобы Алла так восхитительно пела. Она была в настоящем ударе! Потом признавалась, что в какой-то момент сама испугалась за себя, что на следующий день встать не сможет — столько энергии, физической и эмоциональной, она отдала на сцене в тот вечер.

— Недавно на пресс-конференции Алла заикнулась о мемуарах. Много ли в этой книжке всплывет скандального, того, чего еще никто не знает?

— Я думаю, эти мемуары еще не скоро появятся. Чем позднее они появятся, тем лучше.

— Почему?

— Потому что примета такая, и она сама в нее верит. Говорит, если я напишу книгу, то быстро уйду. Поэтому пускай она не пишет эту книгу. Она сама — живая книга, и главное, что ее не устают читать уже несколько десятилетий.

— Зато другие пишут. У них Алла большей частью — форменная фурия.

— Периодически появляются какие-то поверхностные книги каких-то авторов. Но смешно читать это все. Цепляются за какие-то частности и потом раздувают. Вот композитор Ханок, например. Я даже написал на него эпиграмму: “Творец, бесплодием сраженный, Готов порвать всех на куски, Завистник — тот же прокаженный, Не подавай ему руки”. Ханку я никогда в жизни не подам руки, потому что он негодяй. Это же только сумасшедший мог написать такую книжонку.

Вспоминаю анекдот: посреди дороги человек сидит по уши в дерьме, его все пытаются вытащить оттуда, спасти, а он отбивается — отстаньте, кричит, живу я здесь, живу… Это ужасно!

— Откуда берутся эти злопыхатели? Их Алла чем-то обидела?

— Она могла, конечно. Она не ангел. Мало ли кто когда под горячую руку может попасть. У всех в жизни это происходит. Но это не отменяет в людях необходимости быть порядочными и честными. У нас с Аллой тоже размолвки были, но человеческого лица никто не терял. Помню, принес на репетицию в Театр эстрады новый текст. Говорю, на поезд спешу в Питер, вот посмотри. Она встала на стул, начала декламировать очень игриво: “Когда я уйду далеко-далеко, — ха-ха, — не мучаясь и не тревожась…” О, говорит, смотрите, он меня хоронит, оказывается. И как зашлась хохотом. А у меня ком к горлу, рыдания, я пулей вылетел, даже “до свидания” не сказал и умчался в Питер.

— Не оценила, стало быть, драматизма переживаний наша Алла, да?

— Неделю мы не общались, а потом она позвонила и говорит: Илюшка, я песню написала на эти стихи. И ведь написала-то как хорошо!

— И так сильно перепугала тогда народ этой песней. Люди и впрямь подумали, что с Аллой что-то неладное, раз готовит всех к своему уходу.

— В таких вещах, конечно, не дай Бог быть пророком. Но там акцент был немного в другом — “быть может, вздохнет кто-то очень легко, а кто-то заплачет, быть может”.

— Народ в основном плакал.

— Зато сейчас, например, Долина вот обнаружила – как бы это сказать? - крайнее равнодушие, когда Алла объявила, что уходит с большой сцены. Сказала, что ей все равно, Пугачева ей, мол, неинтересна, никогда она не была ее поклонницей и на концерты не ходила. Вот такая неожиданная иллюстрация к давней песне, тоже в чем-то пророческая.

— Если вернуться к обиженным — Алла ведь сама пела: “Все знают, в гневе я страшна”. Она в гневе действительно страшна?

— Наверное. Это Болдину лучше знать…

— Алла, конечно, царица. Но какая? Византийская? Эти интриги ее “мадридского двора” — она ими и управляет и купается в них?

— Возможно. Я не буду тебе об этом говорить напрямую. Но, наверное… Купается ли? Думаю, что больше жизнь заставляет. Особенно это важно было в прошлые времена. Это советская власть ее закалила… Она ведь всегда была вызовом, а в те годы надо было обладать незаурядным мужеством, чтобы на такой шаг пойти, чтобы этим вызовом быть и суметь перебороть систему, которая сама всех перемалывала и перебарывала. Скажу больше — власть имущие, обычно относившиеся в советские времена к творческим людям с высокомерным пренебрежением, как к обслуживающему персоналу, именно к Алле относились по-другому, и многие желали с ней дружить. Помню, ходили как-то в Дом актера на Тверской, и была там Галя Брежнева. Посылала знаки — давайте, мол, вместе будем и все такое. Но Алла не хотела с власть имущими дружить. Она держалась от них на почтенном расстоянии.

— А сейчас передумала?

— А сейчас другие люди у власти. Мы любим наших президентов, наших руководителей. Они, к счастью, теперь наши. Они любят нас, понимают, дают зеленую улицу и прочее, и мы тоже любим их, любим заслуженно и естественно. Это — люди нашей формации.

— В отличие от дочери Брежнева с женой Медведева Алла в приятельских отношениях.

— Они дружили еще до того, как Светлана Владимировна стала первой леди. Она очень внимательно относится к нашим песням, к творчеству, к интеллигенции, к искусству. Я считаю, что нам очень повезло, что у нас наконец появились просвещенные лидеры. Когда Путин произносил речь на немецком языке в бундестаге, я просто возгордился за всю нашу страну. Наконец во власть пришли интеллигентные люди. Раньше же ведь стыдобища одна была. То пьяницы, то убийцы и тираны, то хамы, и все какие-то полуграмотные, косноязычные.

— То есть, став ближе к власти, Алла сделала им комплимент?

— Конечно. Ей не стыдно быть рядом с этими людьми. И мне не стыдно. Я вообще председатель Общественного совета при МВД России.

— Власть всегда есть за что критиковать. Раз вы сейчас так близко к власть имущим, говорите ли вы им что-то, что отличалось бы от их представлений о жизни в стране?

— У нас есть звезды — члены комитета по культуре. Вот они, наверное, и должны там что-то говорить. А мы просто “френдли” — у нас приятные отношения и симпатия.

— В девяностые годы на концертах очень часто мелькали плакаты “Пугачеву — в президенты”! Может, уже пора? Чем мы хуже актеров Шварценеггера или Рейгана?

— Политика, думаю, это не то, что ей интересно. Хотя рейтинги у Аллы и взаправду беспримерные — Медведев, Путин да она! Больше никого рядом. Когда она заседала в Общественной палате, то признавалась, что приходила оттуда вся разбитая, потому что пропускала через себя все проблемы, которые выносились на обсуждение, и это для нее был тяжелый душевный труд. Она к этой работе относилась так же серьезно, как к любому своему делу. Но ей нельзя в политику, здоровья не хватит.

— Жаль! Ее последняя пресс-конференция показала, что она еще и мудрейший политик. Уж с ней во главе Россия бы осталась не только великой, но еще и любимой — и соседями, с которыми мы расплевались, и всем остальным миром, на который недобро косимся.

— Возможно. Но это уже — политический фикшн…

МАКСИМальное счастье

— Через вас прошли все Аллины мужья. Как они вам?

— Где-то году в 1978-м у меня был авторский концерт в Политехническом музее, и ко мне подошел Саша Стефанович, говорит: “Давай сядем в машину”. А я с цветами, после концерта, устал. “Ну, на пять минут”, — умоляет он. Сели, он два часа кружил меня по Москве, и весь разговор крутился только вокруг одной темы — он просил меня вернуть ему Аллу.

А у Аллы в то время уже появился Болдин, но она, как женщина мудрая и хитрая, Болдина ото всех еще прятала, а напоказ выставляла наши отношения. Стефанович понимал, что происходит что-то, но так как о Болдине ничего не знал, то думал, что причина во мне. А я ему отвечаю — ну как я тебе ее верну, мне надо ее взять и перенести на руках с места на место, что ли?

Проходят годы. Я встречаю Аллу из Запорожья. Она у выхода из аэропорта прощается с Володей Кузьминым, а у меня на заднем сиденье сидит Болдин, теребит меня за плечо и говорит: “Илюша, помоги мне вернуть Аллу”. И я ему так же отвечаю — мне что, надо с места на место ее перенести? Понимаешь! Та же история. И вот теперь смотрю я на бывших ее мужчин, мужей и понимаю, что в жизни у них ничего, кроме воспоминаний об Алле, нет и не появилось.

— Алла сама выбирала себе партнеров или все-таки мужчины добивались ее расположения?

— Решение всегда, конечно, оставалось за Аллой. Разве что Стефановича Алле сосватали Дербенев с Зацепиным, думали через него держать Аллу в узде, наговорили ей с три короба о великом режиссере, но Алла быстро разобралась, что к чему. А того же Кузьмина, как она сама мне признавалась, никогда бы и не было в ее жизни, если бы Алла не узнала об изменах Болдина. Алла всегда была и остается верной женщиной.

— Она пела: “Сильная женщина плачет у окна” — и такой в истории осталась. А может, надо было не самой выбирать, а посидеть-поокать да подождать, пока прискачет прынц и сам назовет ее суженой?

— Дело в том, что у нее настолько мощные харизма и энергетика, что сильный мужчина рядом с ней не ужился бы никогда. Поэтому у нее и появлялись не то что слабые мужчины, а такие нарциссы, молчалины, приятные во всех отношениях, комфортные. Не хочу обижать ее прежних мужей, но они все были какие-то нытики и вампирили ее по-страшному, проблемами своими доставали.

— Неужели и Галкин вампирит?

— Нет. Он, кстати, питает Аллу позитивом. И он, наверное, первый мужчина в ее жизни, которого она по-настоящему слушает и советы которого ценит.

— Значит, Болдин был прав, сказав, что Алла и Макс существуют на одной эмоциональной волне?

— Здесь с ним трудно поспорить.

— Рассматривая весь пантеон Аллиных мужчин, трудно, однако, понять, кто ее типаж?

— Ну, супермен ей точно не нужен, хотя она и пела такую песенку. В последние годы я внимательно присматриваюсь к Максиму Галкину. Он такой Меркуцио, поэт, человек со всегда положительной энергией. Когда приходишь к ним в дом, всегда хохочешь и смеешься. Максим всегда на высоте, всегда свеж, а Алла, и это видно, получает огромное удовольствие. Она любуется им и гордится. Я очень рад, потому что он продлевает жизнь. Он как доктор Айболит.

— То есть к своему юбилею Алла подошла не столько с итогами, которые надо подводить, сколько с новым смыслом в жизни?

— Да, у нее многое сейчас переходит в новое качество. И то, что она сказала об уходе со сцены, я надеюсь, вовсе не означает, что она исчезнет из поля нашего зрения и не будет радовать народ своими делами. Во всяком случае, я на это очень надеюсь.

— А уж как надеемся все мы!