«Сицилийская вечерня» Верди, созданная по заказу на либретто французского драматурга Эжена Скриба, изначально предполагала появление «большой оперы», в которой существенная часть отводилась бы хорам, народным танцам, ансамблям, воссоздающим образ самобытного и свободолюбивого народа Сицилии и французов-завоевателей. Известный норвежский режиссер Стефан Херхайм (Stefan Herheim) и директор первого возрождения Даниил Дуниэр (Daniel Dooner) учли это пожелание композитора, но сместили время действия к середине XIX века, когда 13 июня 1855 года в Париже состоялась ее премьера. Как говорил Густав Флобер, «действительности не существует, есть лишь восприятие». Не все так – в этом конкретном случае.

Дело в том, что за основу сюжета Скриб взял восстание сицилийцев, случившееся 30 марта 1282 года и более известное под названием «сицилийской вечерни», когда была свергнута власть Карла Анжуйского, сына французского короля Людовика VIII. Перечитав либретто, я понимаю, что это был своеобразный памфлет борьбы сицилийцев за свободу. Параллельно разрабатывалась другая линия (правителя Сицилии Монфора, он же - отец ребенка, рожденного сицилийкой, в которую был влюблен безответно и страстно, и Арриго, его сыном, воспитанным матерью в ненависти к своему отцу, имя которого он не знал. И, разумеется, любовная линия – герцогиня Елена, чей брат сложил свою голову в борьбе с захватчиками, и которая возглавила сейчас местных борцов за свободу, и Арриго, молодой повстанец, успешно избежавший тюрьмы, но только потому, что Монфор признал в нем своего сына.

Монфор - Майкл Волл (Michael Volle) и Арриго - Брайан Хaймел (Bryan Hymel)

В постановке Херхайма-Дуниэра, созданной в стиле театр в театре, все – масштабно, и здесь представлена разнообразная палитра драмы, но на первое место выходит все-таки тема женского насилия и сексуальных домогательств солдат-завоевателей (уж не знаю, есть ли здесь какая-то связь между скандалами вокруг кинопродюсера Харви Вайнштейна), а второе место делят любовная линия главных героев и борьба за свободу Сицилии. Согласитесь, это не одно и то же!

Роскошный дизайн Филиппа Фёрховер (Filipp Furhofer), позолоченные яруса парижской оперы, так органично сливающиеся с позолотой самого Ковент-Гардена, пышные кринолины Гезины Воллм (Gesine Vollm) создают подлинное театральное обаяние спектакля, подчеркивая величие гранд-оперы Верди в реальной Гранд-опере, но вряд ли отражают ее оригинальную суть.

Звучит прелюдия, и сцена представляет нам великолепную зеркальную залу, идет репетиция балетной труппы как бы в реальном театре, однако французские солдаты вторгаются в это великолепие, без церемоний отшвыривают балетмейстера, и растаскивают по углам балерин в белых пышных пачках. В какой-то момент на сцене остается одна из них, прообраз матери будущего Арриго и жена Монфора, над которой тот грубо и безжалостно надругается. Позднее, на протяжении оперы эти балерины будут появляться на сцене, уже на разных этапах беременности, заполняя странными танцами музыкальные фрагменты. Удивительно, что во время ярмарки невест та ситуация с изнасилованием практически повторяется, и двенадцать невинных балерин-невест снова насильно растаскиваются французами, но, что удивительно, их мужчины не оказывают насильникам никакого сопротивления, хотя в либретто этот эпизод подан совершенно иначе. Однако, массовые сцены народных гуляний, красочная толпа в колоритных национальных костюмах определённо придали колорит всей постановке и визуально – они идеально вписались в постановку.

По сути дела, помимо разговоров Елены и Прочида, борьба за свободу Сицилии в этой постановке начинается только в последние минуты последнего акта. Не желая открыть тайну условного колокольного звона, который служит сигналом к восстанию, боясь погубить своих друзей-заговорщиков, Елена в момент венчания отказывается от брака с Арриго, но Монфор верит, что любовь примирит всех, а потому отдает приказ – бить в колокола, предрешив таким образом свою судьбу и судьбу своих солдат.

Арриго Брайан Хaймел (Bryan Hymel) и Елена - Малин Быстрём (Malin Bystrom)

Это постановка – чрезвычайно беспокойная, повторяющаяся в деталях, переполненная танцами, несколько раздражает, мягко говоря, изношенными трафаретными символами и разжевыванием очевидного. Суета на сцене отвлекает от основной линии сюжета, от самой музыки, столь великолепной, с такими знакомыми музыкальными фрагментами, которые мы узнаем в более поздних работах маститого, и, что называется, “pure” – настоящего Верди. Использование далеко не нового приема «театр в театре» излишне перегрузило оперу, добавило ненужного фарса (раскланивающийся мальчик–палач в четвертом акте, опять же балерины, «застывшие» в поклоне, перед тем как опускается занавес «театра» на сцене). И даже «дух» погибшего брата Елены, явившегося в образе леди в пышном черном платье (этого нет в либретто), вооруженный французским флагом с заострённым как копье древком, от которого первыми пали во время свадебных гуляний Арриго и Елены, - вполне даже веселая и счастливая, на последних днях беременности сицилийка со своим французом-кавалером. Копье пропороло ее огромный живот.

В музыкальном плане двусмысленность, присущая постановке, отсутствует. С первых звуков было ясно, что в оркестровой яме находятся истинные знатоки Верди, но если итальянский дирижер Маурицио Бенини (Maurizio Benini) продемонстрировал тонкое чутье и понимание его музыки с прелюдии до финала, то певцы окончательно «зазвучали» со второго, а некоторые - только в конце третьего акта.

Прочида - Эрвин Шротт (Erwin Schrott) и сицилийцы

Мне показалось, что Малин Быстрём (Malin Bystrom), исполнившая главную женскую роль, звучала неоднозначно в продолжение всей постановки, она тяжело «выдыхала» нижние ноты, чисто технически ее исполнение не было идеальным. В моем восприятии образ Елены, созданной в 2013 году на этой же сцене Мариной Поплавской, с ее кристальным, отстраненным голосом, затмил выступление шведской сопрано. Кстати, французы, сидевшие за мной, во время антракта, присоединившись к нашему обсуждению, поддержали меня. Они также осудили нефранцузское произношение певицы, чего я, за неимением французского, оценить не могла.

Брайан Хaймел (Bryan Hymel) в образе молодого сицилийца Арриго (в программке он - Анри) пел великолепно. Он безукоризненно и с какой-то легкостью брал высокие ноты, и образ сына, вдруг обретшего отца, как и образ влюбленного, теряющего свою возлюбленную, истерзанного долгом и чувством, ему удался! «Националиста и популиста», как бы сейчас сказали, или одержимого Прочиду, идеально сыграл Эрвин Шротт (Erwin Schrott), в вокальном отношении его пение было запоминающимся. Он же также (без пения) появлялся на сцене в образе уязвимого балетмейстера и воинствующего «духа» умершего брата Елены.

Но самый значительный вклад принадлежит Майклу Волле (Michael Volle) в роли Гай де Монфора, чье пение выделялось, а его насыщенный баритон звучал в некоторых эпизодах с сыном особенно волнующе. К тому же, он создал удивительный, захватывающий образ антигероя, которому не чуждо благородство, отца, ради спасения сына и его возлюбленной, проявившего мудрость, смерти противопоставившего любовь.

Хоры, поделенные на бьющихся за свою свободу сицилийцев и солдат французской армии, представляли собой, по сути, крупномасштабные дуэты, и были впечатляющими.

Постановка Стефан Херхайма - это в какой-то степени самореклама, иногда удачная, иногда возмутительная, но оторвать глаз от сцены зритель не может. Извращенная или нет, но результат оказался театрально блестящим, настолько удачным, что разглядеть недостатки постановки удалось только со второго раза и при более внимательном рассмотрении.

Людмила ЯБЛОКОВА