Соколов – не склонен к компромиссам: если бы тот дебют его чем-то не удовлетворил, он бы больше не вернулся (как, например, никогда не возвращается он в Москву, выступая в России ежегодно исключительно лишь в своем родном Ленинграде-Петербурге). Но спустя год он снова здесь, а, значит, форум и прием местной публики ему пришлись по душе, что вдохновляет мальтийцев и гостей островов – новой встречи с Соколовым ждали особо: пожалуй, он – самая яркая и таинственная звезда VI-го фестиваля, чей концерт стал его своеобразным апофеозом. Хотя совершенно ничего звеняще-торжественного, пафосного в нем не было – напротив: исключительное самоуглубление, только погружение в музыку – и совсем ничего внешнего.
Кромешная темень переполненного зала. Выключен проектор, луч которого обычно дает на задник сцены афишу выступающей сегодня звезды. Задержка начала минут на двадцать – наэлектризованная ожиданием публика постепенно успокаивается и замирает, как притихшая бабочка в коллекции энтомолога. Долгие последние секунды напряженного предвкушения тянутся, кажется, вечность. Слегка приоткрывающаяся портьера резким желтым лучом вырывает кусочек закулисья – появляется он: твердым неспешным шагом идет к инструменту, короткий сухой поклон, несмотря на бурю оваций, взметнувшиеся фалды фрака… считанные мгновения концентрации – и полилась музыка, нескончаемая музыка, без остановок и перерывов.
Части сонат исполняются подряд, нанизываются как бусы судеб на нитку вечности, непосвященный вполне может сбиться – где кончился один опус, а где начался другой… Но нет, непосвященных здесь быть не может – всякий, кто пришел на концерт Григория Соколова, знает куда и зачем он пришел. Атмосфера священнодействия, храма музыки срежиссирована с театральным размахом и глубиной – и в этом нет, как ни удивительно, ничего внешнего, надуманного: это абсолютно искренне и подчинено только одной цели – великому искусству.
Три сонаты Гайдна (соль-минор, си-минор, до-диез-минор) и Четыре экспромта Шуберта (ор. 142) – соколовская программа этого года, точно с такой же он выступал совсем недавно на родине. Шуберта он играет так, будто между ним и Гайдном не было Моцарта и Бетховена, словно встретились за чашкой кофе два друга – венских классика: один развивает мысли другого. Если не смотреть в программку и не знать драматургии вечера – на слух не всегда ощутишь переход от одного композитора к другому – словно продолжение единой, мерно льющейся беседы. Впрочем, и Гайдна, и Шуберта Соколов играет так, будто не было и после них никого – ни более поздних романтиков, ни музыки XX века. Соколов – медиум, через него вещают духи ушедших титанов, они дают ему сигнал, какую и когда клавишу нажимать. В его игре – минимум личностного, в традиционном понимании интерпретационного, совсем нет назойливого самовыражения и абсолютно никакого самолюбования: как бы нет и Соколова на сцене вовсе – есть только музыка Гайдна или Шуберта, с нами напрямую говорят великие композиторы.
Мягкий и точный, легкий и аскетичный звук. Исполнение очень скупо на агогику – не метрономно-бездушно, но почти без всяких отклонений, если хочется поймать рубато, то нужно очень сильно постараться его ощутить: музыка льется плавно, повествование идет своим мерным шагом, за которым чувствуется дыхание подлинности и вечности. Стилистически безупречно и благородно – словно прикосновение к какой-то первозданной красоте и совершенству. Ничего внешнего, никаких эффектов – все лапидарно и строго, с максимальной внутренней концентрацией. Очень просто, но оттого – очень весомо. Рафинированность артикуляции не кажется вычурностью – все звучит предельно естественно, нет ни намека на манерность, никакой глупой игры в показной аутентизм.
Три минорные сонаты Гайдна подряд. Но нет ощущения скорби, плакатного трагизма, воплей и стенаний – есть предельная сосредоточенность, полное погружение в исполняемую музыку, а еще желание показать венского классика с иной, непривычной для большинства стороны: ведь все рассуждают о его музыке как о торжестве светлого, мажорного в искусстве – и, удивительно, но эта аксиома вновь подтверждена, но иначе – так оно и есть, ибо Гайдн не теряет своего света даже в минорных опусах. Четыре экспромта Шуберта вновь подряд: но нет ощущения однообразия, скуки, одномерности – кажется, что Соколов играет просто ноты, без всякой особой выразительности и собственного отношения – но это ощущение обманчиво, ибо у повествования, безусловно, есть своя логика и своя драматургия. Кульминация второй части концерта – Экспромт си-бемоль-мажор, самый длинный из четырех, но и самый рафинированный, самый волшебный, в звуках которого растворена целая вселенная смыслов и ощущений.
Григорий Соколов
Коронные бисы Соколова – настоящее третье отделение, которого поклонники ждут, как правило, больше основной программы. Для Мальты их было пять. Вновь Шуберт (ля-бемоль-мажорный экспромт ор. 90), неожиданный Рамо (но вклинившееся барокко на удивление не разрушает стройного здания венской классики, воздвигнутого основной программой), икона всех пианистов Шопен (ля-минорная мазурка ор. 68), и напоследок – немножко Скрябина: за по-классицистки суховатой, чуть бесстрастной, предельно отстраненной игрой Соколова его русская душа высвечивается по-особому, совсем нетрафаретно, и финальный штрих подчеркивает эту мысль с неумолимостью кантовского императива.
Александр МАТУСЕВИЧ
Комменты