Один из популярных в 60-е годы бродвейских мюзиклов последний раз шел в Лондоне в 1968 году. Так зачем это безнадежно устаревшее шоу было возрождено, на что было потрачено творческим коллективом три года жизни? Кажется, чтобы напомнить нам об идеях добра и благородства в этом сплошь и рядом прогнившем коррумпированном мире. Или, по крайней мере, о стремлении к подзабытым идеям добра и справедливости.
Келси Грэммер (Kelsey Grammer), один из любимейших театральных английских актеров, на наших глазах переодевается в рыцарские доспехи, приклеивает пару раскидистых бровей, и довольно легко завоевывает любовь Дульсинеи, привычно отбивающейся от толпы похотливых самцов, беззастенчиво распускающих руки. Но невозможно устоять перед рыцарем! Это так очевидно, и может быть неожиданно для нее самой, но она явно предпочитает бессвязное, бредовое внимание стареющего сумасшедшего в рыцарском одеянии, что, однако, не ведет к трогательной романтической связи, как того бы хотелось создателям мюзикла. Это скорее уважительные, дочерне-отцовские-дружеские отношения. Более того, сконцентрировав все усилия на создании истории о любви и надежде, постановка потеряла необъятный набор шуток и юмора, которые присутствуют в книге, лишив нас возможности лишний раз посмеяться. Смеха, юмора – это как раз то, чего существенно не хватало лично мне в этот вечер. Например, известный эпизод с мельницей состоялся практически «за кадром»: мы видели только видео вращающихся крыльев мельницы на заднем плане, и Дон Кихота, исчезнувшего при виде мельницы и ровно через минуту выскочившего на сцену с погнутой шпагой.
Даниэлле де Низ (Danielle de Niese), живая, излучающее энергию Дульсинея, при том и прекрасно поющая. Николас Линдхерст (Nicholas Lyndhurst) в ролях содержателя тюрьмы и губернатора, Петр Поликарпу как верный Санчо Панса великолепно играли, они и пели сами, при том, что их голоса небезупречны. Хор звучал слаженно, и дирижер Дэвид Уайт (David White) с небольшой группой музыкантов играли с энтузиазмом.
Режиссер Лонни Прайс (Lonny Price) пытался обновить, как-то адаптировать эту постановку до реалий сегодняшнего дня, когда толпа заключенных, по его представлению, «смутно наводила на мысль о беженцах», с чем мне очень трудно согласиться. Не наводила...
Дизайн сцены старой школы Джеймса Ноона (James Noone) не создает убедительной арены для современных параллелей: действие происходит на сцене, представляющей собой огромное замкнутое, без дверей и окон, пространство с частично обрушившимся потолком, через отверстие которого спускается и поднимается с жутким скрипом широкая металлическая лестница. Так оказался здесь Сервантес со своим потрепанным снаряжением, которое тут же было «приватизировано» и растащено по углам. Чтобы вернуть свои вещи, он и затеял этот спектакль, и надо сказать, что именно в этот момент, когда актеры переоделись, эта яма преобразилась в вымышленный Дон-Кихотовский мир, а жестокая реальность с надзирателями осталась где-то там, наверху.
Мюзикл «Человек из Ламанчи» - попытка противопоставить искренний идеализм, благородство, понятия о чести - жестокости и бессердечности вырождающегося, как иногда кажется, современного мира. Особенно, если мы примем во внимание, что в нашей жизни рыцарство – это поистине редкий дар. Это почти несбыточная мечта...
К сожалению, в тот вечер на сцене не ощущалось особого энтузиазма, особенно в начале спектакля. Звездный состав лучших театральных английских актеров, которые еще и пели на сцене, - все-таки недостаточно убедительный аргумент для возрождения этого мюзикла и успеха. Но - это мое мнение.
А зрители и в партере, и на балконах встали, и стоя в конце шоу приветствовали своих любимых актеров долгими благодарными аплодисментами. И такое в Колизее было впервые на моей памяти, хотя я отсмотрела в этом театре множество великолепных опер.
Людмила ЯБЛОКОВА
Комменты